Этаж-42

— Домик тебе мой нравится. Садик, вишенки, говоришь. А может, и дед хотел бы пожить в новенькой квартирке? Может, и деду ванна с туалетом сгодилась бы? Так не дают. Списки не подошли. Легулярно надо, а не по блату, как некоторым.

Говорил он все путаней, перескакивал с одного на другое, делал странные намеки. Что-то наболевшее, видно, жгло ему душу, но он избегал откровенного разговора. Пока само не вырвалось нечаянно:

— Ты зачем, дурень этакий, привел тогда девок на верхотуру? Зачем крутили там музыку?

— Вам за это влетело?

— Не мне, а тебе.

— Так чего же вы беспокоитесь, дедушка?

— Трухлявая твоя башка! — стукнул себя по лбу выразительным жестом старик. — Мое дежурство было. Меня товарищ Гурский и вызвал на ковричек. Бумажку подсунул, пиши, дескать, товарищ вахтер, какие там безобразия творят хлопцы на вверенном тебе объекте. Все, говорит, пиши. А чего не осилишь, я продиктую: такого-то числа Петр Невирко и Виталий Корж подпоили беспутных девок, привели в бессознательном состоянии на стройку и там хотели их крепко обидеть… Что я и подтверждаю собственноручной подписью. Ну, сказал он мне все это и ждет — удивляется, чего я молчу, не начинаю писать. А после этак спокойненько еще и напоминает: дело это, конешно, пустяковое, мы его в ящичек спрячем, зато с вас снимется подозрение на тот случай, ежели милиция шум поднимет. Нам ваша честь дорога, седины ваши. Скоро идете на пенсию, заодно и квартиру получите в новом доме. Раскусил, Петр Онуфриевич?

Невирко машинально разглаживал ладонью скатерть на столе. Не сомневался, что старик говорит правду. Да, была милиция, была анонимка и та отвратительная сцена оправдания… Только что он говорит дальше? Не писал этой пакости? Отказался наотрез? Ага, у старика совесть сработала. Не продал душу дьяволу. Вышел из кабинета, а Гурский ругнулся ему вслед и пригрозил: «Кому хоть слово скажете — будете ждать квартиру сто лет!»

— Не бойтесь, я вас не выдам, — с тяжелым сердцем пообещал Невирко. — Только почему вы так поздно рассказали мне об этом?

— Виноват, Петя, — сокрушенно вздохнул Жугай.

— Спасибо вам за все, — поднялся Петр.

— А может, пропустим для настроения по чарочке?

— Мне, дед, теперь и бочка не поможет. Бывайте.

Петр открыл тяжелую дверь и вышел в теплую весеннюю ночь.

* * *

Май сорок пятого года застал Найду под Прагой. Командованию было известно, что он знает немецкий язык, обычаи и характер народа, поэтому в штабе армии ему предложили возглавить одну из комендатур на немецкой земле.

— У меня просьба, товарищ генерал, — несмело проговорил Найда. — Прошу направить меня в Визенталь. Это под Лейпцигом.

Генерал наморщил лоб, как бы что-то вспоминая.

— Надеетесь отыскать след Звагина?

— На это я надеюсь мало. Меня спасла немецкая девушка, она оттуда родом. Была подпольщицей, спасла много наших. А вдруг встретимся?

— Пусть будет Визенталь, — согласился генерал. — Только с уговором: если вам удастся узнать что-либо об инженере Звагине, сообщите мне. Мы с ним учились в одном институте.

Найда задумался. Генерал был симпатичный, немолодой, с усталым желтоватого оттенка лицом. Если он был знаком со Звагиным, значит, может что-то сделать для семьи инженера.

— Товарищ генерал, Звагин просил меня разыскать его семью. Жену Екатерину и дочь Ольгу. Помогите мне в этом деле, если можно.

В то послевоенное время, когда миллионы людей, оторванные от родных мест, искали друг друга, просьба Найды была не из легких. Он, разумеется, и сам намеревался по возвращении на Родину выполнить последнюю просьбу Звагина. Но вот опять ждала его Германия, Визенталь, годы и годы. Где они теперь, жена инженера и его дочь? Как пережили войну?.. Генерал, подумав немного, сделал в своем блокноте какую-то запись, поднял глаза на Алексея Найду и уверенно сказал:

— Разыщем. Обещаю вам.

А в Визентале — весна. Чистые, аккуратно подметенные улочки, из кирки слышна органная музыка. Может, здесь и не слышали о войне? Вывеска над аптекой, узкие окна клиники, швейцар в вестибюле. Где теперь хозяин? Где старик Шустер? «Ах, господи, люди голову потеряли, никто ничего не знает, и никакого Шустера вы не найдете, господин майор». Швейцар виновато моргал красными веками, тряс белой головой, разводил руками: вот, мол, все, что осталось от этого заведения. «Доктор выехал на Запад, сын неизвестно где, больные без присмотра, без питания, без медикаментов».

Нужно было наводить в городке порядок. Комендатура стала центром всех административных, хозяйственных, культурных дел, в комендатуру шли все, несли свои жалобы, свои горести и даже свои обиды на войну.

— Мой муж погиб в последний день в боях под Берлином, — говорила Найде седовласая немка, прикладывая к глазам платочек. — Его взяли в фольксштурм. Я говорила: Карл, не ходи! Я спрячу тебя, Карл, ведь у тебя дети, у тебя двое внуков. Но он пошел, потому что не смел нарушить приказ. Мы, немцы, никогда не нарушаем приказов.

— Этим он подписал себе смертный приговор, — ответил Найда и тут же пожалел, что говорит слишком резко. — Вам диктовали преступные приказы, и вы не задумываясь выполняли их.