Этаж-42

— А вы — мама? — Петр заставил себя улыбнуться, и женщина тоже улыбнулась снисходительно: как будто непонятно, кто она.

Она стояла в дверях, не приглашая Петра войти. Стояла упрямо, неуступчиво, и он подумал, что мать, конечно, все уже знает: о предстоящей свадьбе, о моряке-офицере.

— Извините, — сказал он сдержанно и стал спускаться по лестнице. В это время хлопнула входная дверь. Петр невольно замедлил шаг: не она ли? Глянул вниз. Между лестничными маршами действительно мелькнула ее яркая косынка.

Увидев Петра, Полина радостно улыбнулась.

— Учительница Саньки — чудо! — сказала она, открывая ключом дверь.

Она вдруг заметила, что у Петра измученное, несчастное лицо. Спросила: что случилось? Не сдал зачета? Поссорился с профессором?

— Ушел из бригады, — глухо проронил Петр.

Полина с недоумением посмотрела на него. Ушел из бригады?

Она схватила его за руку, повела в комнату, усадила на тахту. Принялась расспрашивать, требуя полной откровенности.

— Петенька, скажи мне правду… Сам-то как считаешь? Что ты думаешь?

— Кому нужно мое мнение?

— Мне, Петя. Я должна знать. — Она говорила требовательно и настойчиво. Русая прядка волос упала ей на лоб, и Невирко невольно задержал на ней взгляд. Конечно, он мог бы рассмеяться язвительно. Но взгляд светло-карих глаз — сочувственный и дружелюбный. Заходящее солнце било прямо в окно. В комнате все было окрашено в розовый цвет. Лицо Полины тоже порозовело. И среди этой сплошной розовости единственная реальность, которую он сейчас воспринимал, — это вопрос: «Сам-то как считаешь?» Она, пожалуй, одна-единственная имела право задавать ему вопросы. Он пришел к ней, как к самому близкому другу. И если душа в тяжелую минуту тянется именно к ней, то, наверное, нечего таиться.

— Я не знаю… — ответил он упавшим голосом.

Что он вообще знал? Как он мог объяснить ей, что произошло? По-всякому случалось. Работал, не щадя сил. Так в чем же он виноват? Разве старался для себя? Разве не думал о Найде, о ребятах?

— Выходит, я опростоволосился! — молвил он удрученно. — Когда одному человеку выпадает слишком много, ему начинают завидовать. Даже Найда мне завидует.

— Не думаю, чтобы Найда мог завидовать, — недоверчиво покачала головой Полина.

— Если бы ты видела, как он отмалчивался сегодня! Простил и отвернулся.

— Ошибаешься. Он никогда от тебя не отворачивался. Пойдем в кухню.

Сели возле кухонного столика. Тесно, но уютно. Большой белый чайник, белая клеенка, белые, выложенные кафелем стены. Полина налила чай, достала печенье. Молча пила чай и ждала.

— Я, конечно, попался, — заговорил Петр. — Гурский поймал меня на крючок. И ушел в кусты. — Он рассказал ей об истории с цементом, о поведении Гурского на собрании. — Я бы его, гада, вывел на чистую воду! Врет прямо в глаза! Теперь я вижу, что он за тип.

— Ты еще многого не видишь, — вздохнула Полина.

— А сколько он мне обещал! Будем работать вместе! Я вас давно заметил, Петр Онуфриевич!..

— Тебя заметили люди: Алексей Платонович, Одинец, партком.

— Замечали, да не пускали вперед.

— А тебе, Петюня, трибуны захотелось?

— Леший с ними! — в сердцах бросил он и даже стакан отодвинул от себя. — Я за свою бригаду болел. Мне эта бесхозяйственность поперек горла. Думал, пойдет теперь все как полагается, по высшему классу, лучшие панельки, лучшие материалы нам.

— Петя, Петя! — с невеселой улыбкой промолвила Полина, встала, налила еще чаю и вдруг, потянувшись через стол к Петру, ласково погладила его руку. — Ребенок ты мой большой! Никуда ты не уйдешь от этих людей. — И озарила его тихой, прощающей улыбкой. — И от своей бригады никуда не денешься.

В тот вечер он ушел от Полины немного успокоенный, с оттаявшим сердцем. Полегчало от ее слов, от ее обещания быть ему другом. Забыл он на время про моряка-офицера, забыл, как сухо был встречен в дверях матерью Полины. И проникся чувством, будто для девушки он вовсе не чужой. Словно у нее он может найти пристанище, надежное прибежище и даже свой дом.

На город опустились теплые весенние сумерки. Бренчали гитары, раздавались песни. Возле гастронома Петр увидел сгорбленную знакомую фигуру. Дед Жугай, сторож с их стройки, добрая, честная душа. Почему-то Петр обрадовался сейчас этой встрече. Пошли вместе. Остановились около маленького одноэтажного домика.

Рослая широколицая старуха встретила их на пороге. Вошли в горницу — круглый стол, матерчатый абажур над ним, высокий старинный комод в углу.

— Вот тут мы и живем…

— Да, домик неплохой. Садик, вишенки свои, — заметил Петр.

— Тут у нас десять душ прописано. Зятьев трое, внуков и внучек — как котят.

— Значит, имеете право на новую площадь.

— Имел бы, если б не… — запнулся Жугай. — Ты же мне всю обедню испортил.

Петра словно холодной водой окатило. Ну и денек нынче выдался! В бригаде как осы накинулись, дед бог знает что несет. У всех Невирко стоит на пути.

— Так, говорите, обедню вам испортил? Что ж, тогда извините. Пока в шею не вытолкали — пойду.

— Не-е! — протестуя, замахал рукой Жугай. — Должон все знать, раз пришел. Садись, садись!

— Сажусь.