Этикет темной комнаты

– Где ты сегодня был? – спрашивает меня Эван, и голос у него такой, будто он лет на двадцать старше, чем на самом деле. Он, видимо, считает себя обязанным контролировать меня, и у меня нет возможности что-то от него скрыть.

– В церкви, – отвечаю, распахивая пошире дверь в спальню, чтобы впустить его.

– Сайерс.

– Правда.

Он смотрит на меня, прищурив глаза, словно пытается решить, правду ли я говорю, и я обижаюсь и ощетиниваюсь. Может, я и не рассказываю ему всего, но я никогда не лгу.

– Я не знал, что ты верующий, – наконец говорит он, бросая свой гигантский рюкзак на кровать.

– Да я не то чтобы… но я пытаюсь разобраться в себе. – Тут мне приходит в голову, что мы никогда прежде не разговаривали на такие темы, и мне становится любопытно: – А ты? Ты верующий?

– Ну… – Эван какое-то время смотрит на балкон, а потом снова обращает взгляд на меня. – Мама у меня баптистка, а дедушка был методистом, но я в Бога не верю.

– Не веришь?

Я потрясен, наверное, сильнее, чем следовало бы. Просто Эван такой хороший в том же смысле, в каком и Пенни, и потому я полагал, что они верят в одно и то же, что у них обоих имеются любимые экземпляры Библии, что их головы одинаково забиты всякими религиозными вещами.

– Значит, ты атеист?

Эван морщится.

– Мне странно называть себя атеистом, словно я занимаю некую прямо-таки официальную позицию по отношению к существованиюБога.

– Тогда ты агностик? Допускаешь, что Бог все-таки есть?

– Нет, я так не считаю.

Должно быть, взгляд у меня становится встревоженным, потому что он добавляет:

– Но к верующим я отношусь с пониманием. По правде говоря, мне безразлично, во что люди верят, имеет значение лишь то, что они делают.

Восемьдесят семь

Я сижу на полу в «Осенних листьях», прислонившись спиной к полкам, и листаю старую книгу. Эван тоже где-то здесь, но мы разбрелись в разных направлениях, как только вошли в магазин. В магазине есть целая секция, посвященная духовности, я не замечал ее прежде, потому что когда я здесь один, то пытаюсь молиться.

Священник сказал, что не обязательно подходить к делу согласно каким-то особым правилам – можно просто обращаться к Богу, но мне все же кажется, что, делая это, я обращаюсь к самому себе. Это такое переговорное устройство, работающее в одном направлении. Типа я кричу «привет» горной вершине, а отвечает мне одно лишь эхо.

Вот только иногда дело обстоит иначе.

Потому что иногда я чувствую нечто такое, что является не вполне мной, или же оно выше меня; возможно, это мое подсознание или, есть вероятность, я просто принимаю желаемое за действительное, но возникает ощущение, будто кто-то меня слушает. Или же, когда я бегаю в одиночку в лесу, то прислушиваюсь к кому-то. И, может, это нечто мимолетное, может, просто ветер шелестит листьями деревьев, но у меня создается впечатление, будто у Бога есть свой язык – и я смогу выучить его, если постараюсь.

– Нашел что-нибудь? – спрашивает Эван, прерывая мои размышления.

Я вижу, что у него под мышкой парочка романов. Поднимаясь на затекшие ноги, киваю и поднимаю с пола примерно дюжину отобранных мною книг.

– Это все? – шутит Эван, и я улыбаюсь.

Оплатив покупки, мы направляемся к моему дому, а там в солярий, куда мы перетащили столы из библиотеки, чтобы можно было разложить на них наши домашние задания. Янтарные глаза Эвана горят, и я великодушно не подшучиваю над тем, что он прямо-таки обожает делать уроки.

Беру учебник по всемирной истории и отвечаю на вопросы, приведенные в конце главы. В последнее время я начал делать все домашние задания и готовиться к тестам и перестал рисовать на уроках. Я стараюсь, действительно стараюсь.

Покончив с вопросами, открываю английско-исландский разговорник и начинаю выписывать из него фразы, а Эван тем временем делает химию. Он достаточно умен, чтобы самостоятельно одолеть программу старшей школы, если он того захочет.

– Почему ты бросил заниматься по углубленной программе?

– Я не бросал. – Но он ничего больше не объясняет, а ему вовсе не свойственно хранить что-то в секрете.

– Так что произошло?

– Э, ну… – Испытывать нехватку слов для него тоже нехарактерно. – Меня отчислили.

– Отчислили?

– Выгнали.

Не могу представить, что Эван способен на что-то столь плохое, чтобы его могли откуда-то выгнать.

– Почему?

Опять длинная, неловкая пауза, а потом:

– Я списывал.

Он выглядит таким пристыженным, что я невольно смеюсь.

– Эван, это не так уж и страшно. Все это делают.

– Нет, не все. – Он, кажется, шокирован. – Я никогда не делал этого прежде.

– Тебя в первый раз застукали за списыванием? – Я снова смеюсь, но Эван так расстроен, что я начинаю чувствовать себя виноватым из-за своего легкомысленного отношения к этому. – Прости, но я не могу представить, что они прогнали тебя за один-единственный проступок. Ты получал предупреждения?

– Это… все было не так. Когда учитель застукал меня, я стал все отрицать. Врать было глупо – он видел, как я списывал. Но я… я просто растерялся. И наехал на него.

Представление Эвана о наездах наверняка разнится от моего.