Этикет темной комнаты

Дамы бросают на меня выразительные взгляды, я продолжаю тянуть Николая вверх, а он вскрикивает, словно в агонии. Я не должен был приводить его сюда. У меня совсем нет опыта общения с детьми, и чувствую я себя просто ужасно. Мне представляются пожарные, распиливающие качели, но тут ноги Николая высвобождаются.

Но, когда мы идем к горке, он продолжает печально всхлипывать. Мне очень хочется, чтобы здесь был Эван. У него есть младшие братья, и, держу пари, он знает, что делать с плачущими детьми.

– Все хорошо? – наконец спрашиваю я, слишком уж официально.

Николай кивает и трет глаза маленьким кулачком, а потом его лицо внезапно светлеет, и он бросается к высокому каменному фонтану с тремя чашами в форме морских раковин.

– У тебя есть монетки? – спрашивает он, когда я подхожу к нему.

– Нету. Прости.

Его маленькие плечи поникают. Он не закатывает истерику, он просто расстроен, но почему-то смотреть на него совершенно невозможно, и я начинаю непроизвольно рыться в карманах в надежде на чудо.

Неожиданно Николай громко вздыхает, я прослеживаю направление его изумленного взгляда и вижу блестящую на солнце медную монетку. Он подбегает к ней и зажимает в кулаке.

– А ты знаешь, что теперь можно сделать?

– Что?

– Можно бросить ее в фонтан и загадать желание. – Он закрывает глаза, его личико становится сосредоточенным, словно он молится.

– Я желаю, я желаю, я желаю.

И я почему-то знаю, чего он хочет. Он хочет, чтобы у Пенни все было хорошо.

Восемьдесят шесть

Мой нос подергивается от сильных запахов ладана, восковых свечей и чего-то там еще, чем пахнут церкви. Тут дает о себе знать мой Внутренний Наблюдатель, он говорит, что прежний я помер бы со смеху при мысли о том, что можно прогулять уроки ради похода в церковь. Надо уходить отсюда.

Но я совершенно уверен, что Пенни одобрила бы эту идею, и мои ноги проделывают весь путь к главному офису, где я спрашиваю у сидящей за столом женщины:

– Могу я поговорить со священником?

– А вы с ним договаривались?

– Договаривались? – Я об этом и не подумал. – Нет, мэм.

– Подожди минутку. – Она исчезает в коридоре, и через пару минут появляется седой мужчина в красном свитере, надетом поверх характерного одеяния священника.

– Здравствуй, – дружелюбно произносит он низким голосом. – Пойдем со мной. – Он говорит с акцентом, только я не знаю, с каким именно – может, северо-восточным? Может, он из штата Мэн? Священник ведет меня в заставленную мебелью комнату с огромным столом красного дерева. Книги, бумаги и статуэтки святых – всего этого здесь в изобилии, и беспорядок успокаивает меня. Священник берет дымящуюся чашку со стопки газет, на которой образовался круглый след от нее.

– Хочешь чаю?

– Нет, сэр, спасибо.

– Присаживайся. – Он показывает на два обитых зеленым велюром кресла с подголовниками.

– А разве мы не должны пройти в такую маленькую кабинку? – садясь, спрашиваю я.

Он издает смешок.

– Мы не так уж часто ими пользуемся, но ты не обязан называть мне свое имя, если только не хочешь этого.

– Ладно. Спасибо, сэр.

– Называй меня отец О’Коннор.

Отец. Это слово неожиданно причиняет мне боль, словно кто-то дотронулся до чрезмерно болезненного синяка.

– Чем я могу помочь тебе, сын мой?

И от этого слова мне тоже становится больно. Отец, сын, отец, сын.

– Я стесняюсь.

Его умные глаза смотрят сосредоточенно и терпеливо, словно в его распоряжении все время на свете.

– Как вы считаете, можно ли любить кого-то и одновременно ненавидеть?

Он делает глоток из кружки.

– Я бы сказал, что это обычное чувство. Люди, которых мы любим, вызывают у нас очень сильные эмоции. Но мы не то чтобы действительно ненавидим их.

– Или, может быть, мы на самом-то деле не любим их.

– Почему бы тебе не рассказать мне, что ты имеешь в виду, более конкретно?

– Ну, просто… мой отец. Он… Ну, я…

Говори, Сайерс! Это помогает. Я прямо-таки слышу, как Эван кричит мне эти слова. А потом то же самое говорит мне Пенни. Она верила в это, в исповедь.

– Просто… мой отец. Я ненавижу его. И я его люблю.

– Почему?

– Я ненавижу его, потому что он делал ужасные вещи. И люблю, потому что… не знаю почему. Я не должен любить его. Не знаю, с какой стати я испытываю к нему это чувство.

– Потому что любовь – наше естественное состояние.

Нет, это не естественно. Если бы только этот человек знал…

– Твой отец делал ужасные вещи?

Слезы щиплют мне глаза:

– Да.

– Но он заботился о тебе? И по-своему тебя любил?

Пара слезинок ползут у меня по щекам:

– Да.

– Тогда я скажу тебе это еще раз: любовь – наиболее естественное состояние человека и бытия. Мы рождаемся и не спрашиваем себя, заслуживают ли наши родители нашей любви. Не спрашиваем себя, поступают они правильно или нет, всегда ли они понимают, что делают. Нет, мы просто любим их всей душой. Мы приходим в этот мир готовыми любить каждого, кто встречается на нашем жизненном пути, и хорошо это или плохо, но именно так мы и поступаем.

Он вздыхает и ставит кружку на стол.

– В мире так много ненависти. Мы не можем отрицать этого, правда же?

Я мотаю головой.