Этикет темной комнаты

На сломанной руке – белый гипс. Пальцы слегка пульсируют. Голова пульсирует гораздо сильней. Мама молча везет меня из больницы домой. Она переговорила с доктором, убедилась, что обследование было проведено тщательно и были сделаны должные рекомендации, но при этом даже не взглянула на меня.

Я догадываюсь почему. После миллиона часов в приемной я совершил ошибку и зашел в интернет; видео драки уже было повсюду – заснятое с разных ракурсов на разные телефоны. Кажется, весь мир гадает, что же произошло – абсолютно у всех были фотоаппараты, но о чем мы говорили, не слышал никто.

– Мама? – Я наконец нарушаю тишину. – Можешь поговорить со мной?

– О чем ты только думал? – Она в ярости и говорит тихо. – Его семья подаст на нас в суд.

– Они не сделают этого.

– Конечно, сделают. Там было много свидетелей!

– Знаю, но…

– И они говорят, что начал ты. Что это ты набросился на него. Конечно же, они будут судиться с нами.

– Нет. Не будут.

Она поворачивается ко мне:

– С чего ты взял?

– Гаррет не захочет объяснять, почему я избил его.

Я жду, что мама поинтересуется, о чем это я, но она снова сосредоточивается на дороге.

– Прежде мы жили иллюзиями.

У меня уходит какое-то время на то, чтобы сообразить, что она говорит о прежнем прежде, и я согласен с ней. В моих воспоминаниях мы неуязвимы, что может плохо сказаться на других. Мы словно дети богов, и в нашем замке нет места кровавым разборкам.

– Это была иллюзия… – снова говорит она. – И она должна была рухнуть. Но разве кто думал, что все станет настолько плохо? Я потеряла всех. Мужа, отца, сына…

– Сына? – не понимая, переспрашиваю я. – Я здесь.

Но она вряд ли слышит меня, взгляд у нее становится рассеянным.

И теперь мне кажется, я понимаю.

Для нее меня все еще нет, потому что я не он. Потому что я никогда не стану прежним Стариной Сайе.

– Раньше ты любила меня больше.

Она косится на меня:

– Эт-то неправда.

– Правда. Все любили меня больше. Моя девушка, мои друзья, даже незнакомые люди. И все это время – все это время, когда я снова здесь, я стараюсь вернуть их любовь. Стараюсь стать таким, каким некогда был. Но сам не понимаю почему. Я не был хорошим человеком.

– Был. Ты был прекрасен. Ты был идеален.

– Не был. Ты понятия не имеешь, что я вытворял. Знаешь, почему Блэр в тот день угрожал мне? Потому что я…

– Нет! Я не желаю этого слышать. Тебе было шестнадцать. Все подростки совершают ошибки!

– Мама, пожалуйста. – Я должен признаться в этом, чтобы она знала правду и продолжала любить меня, а не некий конструкт у нее в голове. – Во мне было столько дерьма. Я не был хорошим, мама, я…

– И ты считаешь, что это хорошо? – кричит она в истерике, словно я рушу все, что у нее осталось.

– Нет, – сникаю я. – Но я пытаюсь быть хорошим.

Девяносто восемь

Сажусь в кабинке у окна и вытираю мокрые волосы. Дождь начался, когда я шел к Харвест-Хаусу, а теперь льет еще сильнее. Оглядываю через плечо пустое кафе с темными деревянными полами и укромными уголками. Промокшая от дождя рубашка липнет к телу, я весь дрожу.

Обхватываю кружку двумя руками – одна из них в гипсе, на другой заклеены пластырем костяшки, – но прячу их под стол, когда напротив меня садится Эван. Не прошло и месяца с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз, но темные завитки его волос успели зажить собственной жизнью. Они свободно и беспорядочно падают ему на лоб, и из-за этого он почему-то кажется моложе.

Не знаю, с чего начать. Я написал ему и спросил, не может ли он встретиться со мной, планируя сразу же извиниться, но слова застряли у меня в горле.

– Привет, – наконец произносит он.

– Привет.

Он не может оторвать взгляда от моего левого глаза, от поблекшего синяка вокруг него, и его пальцы начинают постукивать по столу, словно ему не терпится разорвать что-нибудь, а потом снова сложить воедино. Руки успокаиваются, только когда он берет чашку с кофе, которую я поставил на его стороне стола.

– Спасибо, – бормочет он.

Я киваю, и мы молчим, пока Эван не спрашивает:

– Ты все еще сердишься на меня?

Я таращу на него глаза:

– Сержусь на тебя? Это ты должен сердиться на меня.

Взгляд у него мягкий, полный сожаления.

– Прости меня за то, что я наговорил тебе. Я не должен был поднимать эту тему, если ты не был готов к такому.

– Нет, все нормально. Правда. Ты пытался помочь, я знаю. – Ерзаю на месте, не представляя, как объяснить ему. – Просто… Я никогда не говорил о том, что происходило, когда я… ну, ты понимаешь, когда меня здесь не было.

Брови Эвана образуют одну линию.

– Ты никогда никому не рассказывал об этом?

– Нет. Я… Я не знаю, как это сделать. Просто большую часть времени это было так… так…

– Ужасно?

– Нормально. – Замечаю удивление на его лице, но продолжаю говорить: – Я хорошо относился к нему, понимаю, как это звучит, но так оно и было. Он вроде как был моим папой. И это была просто… жизнь. Мы смотрели телевизор, ужинали. Ну понимаешь, все было нормально. И на каком-то этапе все, что он говорил, начало обретать для меня смысл. Даже ужасные вещи.

– Например?