Этикет темной комнаты

Пытаясь скрыть разочарование, иду к полке, где стоят энциклопедии, романы в мягких обложках, а также видеокассеты. Что бы хотел посмотреть Дэниэл? Здесь есть и старые фильмы в черно-белых коробках, и несколько ситкомов 70-х или 80-х годов.

Вынимаю кассету из коробки, но у меня уходит где-то минута на то, чтобы сообразить, как вставить ее в видеомагнитофон. Поворачиваю ручку телевизора, и он включается с щелчком.

А потом звучит музыкальная заставка к «Звездным войнам».

Смотрю на Калеба, он улыбается, откинувшись на диване, – значит, я сделал правильный выбор.

Но тут я понимаю, что картинки все еще нет. Пытаюсь настроить телевизор с помощью ручек, но Калеб говорит:

– Экран сломан. – Он хлопает рукой по дивану, и я присаживаюсь на затхлую подушку как можно дальше от него.

Мы смотрим на пустой экран.

Люк Скайуокер жалуется на провинциальную жизнь, и тут Калеб произносит:

– Можно было бы заиметь новый телевизор, но я не могу заставить себя выбросить этот.

– Почему?

– Я помню его с детства. Думаю, я привязался к нему.

– Но разве ты не хочешь смотреть телевизор?

– Я теперь едва различаю что-то на экране. – Он, похоже, погрузился в свои мысли. – Забавно, до чего же мы привыкаем к вещам.

Когда начинаются титры, Калеб говорит мне, что скоро придет настоящий Санта и потому мне лучше лечь в постель.

Он хочет, чтобы я лег спать? Но ведь я только что проснулся.

Сколько сейчас времени? Мне хочется украсть его наручные часы.

Но я не спорю с ним. Он провожает меня в мою комнату и смотрит, как я залезаю под одеяло. Потом протягивает мне синюю утку и треплет волосы на макушке. На нем по-прежнему эта идиотская борода Санты.

– Почему у тебя такое лицо? – спрашивает Калеб.

– Мне грустно. – Эти слова срываются с моих губ прежде, чем я понимаю, что говорю. Калеб замирает на месте, и я быстро добавляю: – Потому что сочельник почти закончился.

Тогда он тепло улыбается мне.

– Понимаю тебя, сын. Но ты подумай вот о чем – в следующем году опять будет сочельник, а потом Рождество.

Двадцать девять

Следующий после Рождества день я провожу в своей комнате, где меня запер Калеб. Мы с семьей всегда уезжаем куда-нибудь до Нового года. Неделю расслабляемся на каком-нибудь экзотическом морском курорте – на берегу дружелюбного моря, и в январе я прихожу в школу с выгоревшими на солнце волосами и золотистым загаром.

Сегодня, пока Калеб на работе, время тянется куда медленнее, и мне почему-то более одиноко, чем обычно. Нет света – нет часов – нет времени. Стены как будто давят на меня, та же повторяющаяся сценка – два мальчика запускают воздушного змея вновь и вновь, пока мой мозг не тупеет окончательно или, может, отключается, подобно компьютеру, переходящему в спящий режим. А потом, через миллион часов, Калеб возвращается и разрешает мне пройти в гостиную.

Я, медленный и растерянный, сажусь на свое место за столом. Сейфовая дверь открыта – не слишком, но достаточно для того, чтобы я слышал, как он готовит ужин в кухне, словно принимает участие в каком-то паршивом кулинарном шоу. Он гремит кастрюлями и сковородками и бог знает чем еще, но если за этой дверью расположена кухня, то, могу поспорить, там имеется и выход из нее.

Он возвращается в гостиную с двумя тарелками.

Мой разум постепенно пробуждается.

После того как мы поели, Калеб отпирает одним из ключей сейфовую дверь и уносит тарелки из комнаты. Очень скоро он возвращается и вставляет другой ключ в замок в невероятно большой двери справа от меня. Это раздвижная дверь. Моя мама любит такие.

За ней – короткий коридор, ведущий в еще одну комнату.

Выходя из нее, он держит в руках какую-то плоскую коробку.

– Хочешь сыграть в шашки?

«Нет, черт побери», – отвечаю я мысленно, но вслух соглашаюсь:

– О’кей.

Он, улыбаясь, садится за стол и раскладывает доску, которой, судя по запаху, лет пятьдесят. Наверное, как и телевизору.

Я буду играть белыми шашками, Калеб – черными. Я не играл в эту игру лет с девяти-десяти, но после объяснений Калеба вспоминаю, как это делается.

– Ты когда-нибудь занимался с ним чем-то подобным? – спрашивает он.

С ним, то есть с человеком, который похитил меня.

Я фыркаю:

– Никогда.

Даже когда я был совсем маленьким, мы с папой практически не играли ни в какие игры. А когда несколько раз все-таки делали это, он поначалу вроде как проявлял интерес к игре, но быстро терял его.

Чувствую, что Калеб внимательно следит за мной, и веду себя спокойно, хотя все внутри меня напрягается. А что, если играть в настольные игры – это то же самое, что играть в баскетбол, и похититель принуждал меня к этому, чтобы стимулировать работу моего мозга или что-то в этом роде?

Губы у меня дергаются, я пытаюсь принять подобающее выражение лица. Создается впечатление, будто каждый мой жест подвергается изучению и классификации, и мне хочется закричать: «Хватит пялиться, оставь меня в покое!»

Медленно поднимаю глаза на Калеба… и вижу, что он смотрит на меня с жалостью.

Я успокаиваюсь, и мы продолжаем играть.