Этикет темной комнаты

Но Дэниэл сделал бы это. И потому я беру вонючую мочалку, лью на нее жидкое мыло и начинаю тереть миску. Калеб споласкивает каждый предмет после того, как он вымыт мной, и кладет на сушилку, а потом мы возвращаемся в гостиную и играем в шашки, и это весело или хотя бы относительно весело. Знаю только, что мне доставляет какое-то странное удовольствие строить башню из его черных шашек.

После пятой партии Калеб говорит, что пора спать. Я готов попросить еще один разочек, словно мне и впрямь десять лет, но я беру себя в руки и молча шагаю по коридору, а Калеб идет сразу за мной. Когда я уже лежу в кровати, он поправляет мое одеяло, словно меня нужно укутать, а потом говорит вдруг:

– Я тебя люблю.

Я замираю. Мне следовало бы ответить тем же – Дэниэл сделал бы это. Но слова застревают у меня в горле.

Я могу соврать много о чем, но только не об этом.

Тридцать

– Хочешь сегодня побыть в гостиной, пока я буду работать? – спрашивает Калеб.

У меня уходит несколько секунд на то, чтобы понять его вопрос.

Мне не придется целый день пялиться все на те же стены?

– Правда? Ага. Да, сэр.

И еще того лучше – там есть какие-то двери. Там есть ружье.

Он снимает цепь с моих ног, и я встаю с кровати. Ноги почти не болят, лишь иногда дают о себе знать лодыжки. Я иду вслед за ним в гостиную, сейфовая дверь там распахнута. Пытаюсь придать своему лицу благодарное выражение, а не подозрительно счастливое.

Калеб хлопает по сиденью моего стула, и я сажусь, а потом он исчезает в коридоре.

Неотрывно смотрю на открытую дверь.

Должен ли я бежать? Есть ли у меня время на это?

Но он возвращается в гостиную, и под мышкой у него моя цепь.

– Дай мне ногу.

– Что?

– Дай ногу.

И тут я замечаю небольшую стальную петлю в полу под столом.

Я, упав духом, протягиваю ему ногу, и он крепит цепь к петле точно так же, как к железной спинке кровати.

– До вечера, – говорит он.

– Да… пока.

Сейфовая дверь закрывается, но я не двигаюсь с места. А просто сижу, долгое время ничего не делая и ни о чем не думая. Но потом наконец встаю. Цепь тащится за мной по полу, словно металлическая змея, когда я осматриваю против часовой стрелки комнату и пытаюсь выяснить, куда я могу добраться и до чего дотянуться.

Первая стена: раздвижная дверь – но это вряд ли.

Вторая стена: сейфовая дверь – до нее далеко; диван – не доберусь.

Третья стена: коридор, ведущий в комнату Дэниэла, – вряд ли, но возможно; ванная и туалет – да; книжные полки – да; рисунки Дэниэла – да.

Встав на колени перед телевизором, переключаю каналы. Помехи, помехи, помехи. Как в автомобильном радиоприемнике в тот вечер, когда я заблудился.

Выключаю телевизор и возвращаюсь к петле в полу. Трудно ли вырвать ее оттуда? Беру цепь в руки и тяну за нее, тяну, тяну.

Но петля не сдвигается с места ни на миллиметр.

Падаю на стул, опять погрузившись в разочарованный ступор, но потом заставляю себя выйти из него. Калеб пустил меня в гостиную. И это значительный прогресс.

«Но так ли это? – приходит мне в голову горькая мысль. – Ведь я по-прежнему сижу на цепи, только в другой комнате».

Не знаю, сколько времени я провел, сидя на стуле, но внезапно тишину разрывает звонок.

Я выпрямляюсь.

Может, это сосед.

Или полиция.

У меня в груди стучит надежда, я отчаянно хочу услышать голос, произносящий: «Сайерс Уэйт, теперь ты в безопасности».

Но вокруг опять стоит полная тишина – до тех пор, пока не открывается дверь и не входит Калеб.

Разумеется, это Калеб. Очевидно, сигнализация срабатывает, когда он подъезжает к дому, но я не мог слышать этого из спальни.

– Хорошо провел день? – спрашивает он.

Я вымотан, опустошен и готов расплакаться, но умудряюсь кивнуть ему:

– Да, сэр.

– У меня для тебя кое-что есть. – Он кладет на стол небольшой бумажный пакет. – Посмотри, – говорит он, потому что я не двигаюсь с места. Сую руку в пакет и достаю пачку белой бумаги для принтера и коробку с сорока восьмью восковыми мелками.

Мне не по себе. Калеб убежден, что я пропавший некогда Дэниэл – жертва заговора по превращению сообразительных мальчиков бог знает в кого. Но в то же самое время от меня требуется быть Дэниэлом, который никуда не исчезал, мальчиком, который так и не повзрослел, и необходимость быть тем и другим, притом что я не являюсь ни одним из них, – причина моей головной боли.

– Это… это здорово, – выдавливаю я из себя улыбку.

Калеб сияет улыбкой мне в ответ:

– Приготовлю нам ужин. Иди и немного порисуй.

С нервным спазмом в животе смотрю на стену, увешанную рисунками Дэниэла. Что сделает Калеб, узнав, что я не умею рисовать? Взорвется, как когда я не смог попасть мячиком в корзинку? Почувствует жалость, как когда я не смог вспомнить правила игры в шашки?

Я не хочу рисковать и вместо этого снова и снова вывожу мелким аккуратным почерком:

ДЭНИЭЛ

ДЭНИЭЛ

ДЭНИЭЛ

Тридцать один