Этикет темной комнаты

Вечером, когда мы уже поужинали, я сижу на диване с миской попкорна и слушаю мой любимый фильм. Свет выключен, я слизываю соль с пальцев, и тут мои ноздри щекочет запах микстуры от кашля. Папа пьет ее из маленькой коричневой бутылочки.

– Папа, ты заболел?

– Почему ты спрашиваешь?

– Ты пьешь лекарство.

Он со смешком смотрит на бутылочку, но вид у него озабоченный.

– Да это просто на сон грядущий.

– Ты в порядке?

– Слушай фильм, – отвечает он, и я закрываю глаза.

Офицер Имперской армии спорит с Дарт Вейдером, и Вейдер говорит ему:

«Меня огорчает твое недоверие».

Сорок семь

Стоя в дверях папиной комнаты, смотрю, как он кладет в лежащий на кровати чемодан вещи: трое сложенных штанов, шесть рубашек, тюбик зубной пасты, галстук. Он делает это в спешке, возбужденно. Не думаю, что ему хочется уезжать, но совершенно очевидно, что я не смогу уговорить его остаться.

– Я бы хотел поехать с тобой, – говорю я.

Он смотрит на меня пронзительным взглядом.

– Ты же знаешь: тебе нельзя покидать этот дом.

– Да, сэр, знаю. Просто я хочу поехать.

Он несет чемодан в гостиную. Стол там завален пакетами с едой долгого хранения, для которой не нужен холодильник: он запрет раздвижную дверь на то время, что будет в отъезде. Папа угрюмо улыбается мне. Я понимаю, что ему пора ехать.

– Это не сработает, – говорит он.

– Что не сработает?

– Это.

– Ты о чем?

– Иди в свою комнату и дай мне подумать, – сердится он.

Быстро иду к себе и сажусь на краешек кровати. Он входит в комнату, его руки – глубоко в карманах.

– Теперь ты в порядке?

– Дэниэл… – У него странное выражение лица, будто ему жалко меня. – Я подумал. Пока меня не будет, нужно, чтобы ты был внизу.

– Внизу?

Он кивает.

– То есть в подвале?

Еще один кивок, и меня словно бьет током – так страшно мне становится.

– Нет! Пожалуйста! – соскакиваю я с кровати.

– Дэниэл, выслушай меня. – Он подходит ко мне, и я вжимаюсь в небольшое пространство между кроватью и стеной. – Это самое безопасное место из всех, где я могу оставить тебя. Это не наказание.

– Я… Ты не сердишься на меня?

– Я же только что сказал тебе: нет.

– Могу я взять туда стереоскоп?

– Если хочешь… – Он подходит ближе.

– А телевизор?

– Там нет электричества.

– Но если нет электричества, значит, нет света.

Он какое-то время молчит а потом отвечает:

– Я знаю.

С колотящимся сердцем переползаю через кровать и выбегаю из комнаты.

– Дэниэл. – Он следует за мной. – Иди сюда.

– Нет!

Пытаюсь залезть под диван, но он берет меня за талию и поднимает.

– Хватит говорить мне «нет»!

Он несет меня в холл и открывает дверь, ведущую в подвал. Пытаюсь уцепиться за раму, но он отдирает меня от нее с такой силой, что у меня горят ладони. Хватаюсь руками за воздух, но Калеб несет меня вниз, вниз, вниз, и с каждым его шагом вокруг становится все темнее и темнее.

Внизу он ставит меня на ноги.

У меня по щекам катятся слезы.

– Пожалуйста. – Я цепляюсь за его рубашку. – Мне очень страшно. Пожалуйста, не надо, если ты любишь меня.

– Дэниэл… – На его лицо падает верхний свет: никогда еще я не видел его таким опечаленным. – В этом мире не осталось никого, кого я люблю, кроме тебя.

С этими словами он заталкивает меня в подвал и запирает дверь.

Мое тело в подвале. Мой ум в небе.

Папа сказал, что вернется через несколько дней. Несколько – больше, чем два, но меньше, чем десять. Вот только время – не простая штука. Оно может идти медленно или быстро, назад и вперед. Несколько дней может означать вечность. Вечность бывает очень короткой.

Мои глаза постоянно в напряжении. Они пытаются видеть, то есть делать то, что положено делать глазам.

У меня есть пакеты с едой и вода.

У меня есть одеяла. Есть подушки.

Папа сказал, что это не наказание, но перед тем, как уехать, он очень сердился на меня. Может, это и не было наказанием, но теперь является таковым – должно являться.

Сейчас здесь не так холодно, как в прошлый раз, но по-прежнему очень темно. Летучие мыши видят в темноте. Они издают какие-то звуки, вибрацию. Это называется эхолокацией.

Пробую применить эхолокацию, щелкая языком, но в комнате по-прежнему темно.

Я хочу, чтобы папа вернулся домой.

Я не хочу быть один.

Грудь болит, голова болит, темнота делает мне больно.

В подвале я всегда бодрствую и одновременно всегда сплю. Грань между сном и бодрствованием довольно зыбкая.

Сейчас я сплю и вижу подсвеченные красным светом аквариумы с рыбками, но потом возвращаюсь, и здесь нет никаких аквариумов, так что, может, я нахожусь Нигде.

Лежа на подушке, вслушиваюсь в Ничто, когда неожиданно образуется Что-то. Какой-то скребуще-шаркающий звук.

Сажусь, дыша тяжело и быстро.

– Эй? – Мой голос отражается эхом. – Эй, эй, эй.

Вжимаюсь в стену… слушаю… слушаю…

И вот опять.

Рядом со мной что-то есть. И оно дышит.

Может, это какой-то зверь? Я слышу, как Что-то скользит по полу. Оно больше, чем мышь, или змея, или какое еще существо, способное проникнуть в подвал через вентиляционную решетку. Оно продолжает передвигаться по полу с тихим стоном.

Чудовище.