Этикет темной комнаты

– Все хорошо, – повторяет она. Голос у нее яркий, будто желтый. Она кладет мою голову себе на бедро. Ее мягкие волосы падают мне на щеки, ее пальцы гладят меня по голове.

Дотрагиваюсь до прядей ее длинных волос.

– Какого цвета твои волосы?

– Черные.

– Как у моей мамы. Ты дух?

– Дух?

– Святой Дух?

– Нет, я не дух. Меня зовут Пенни.

Я опять засыпаю, а когда просыпаюсь, то лежу на прежнем месте, и моя голова покоится на животе Пенни. Он поднимается и опускается с каждым вдохом и выдохом, и моя голова тоже.

В животе у нее урчит.

– Пенни, а духи бывают голодными?

– Я не дух, Дэниэл.

– Ты живая?

– Да.

– И ты голодная?

– Да.

Я сажусь, но мне страшно отодвинуться от нее. Тяну руку, ожидая, что пройду через ее тело насквозь, но вместо этого чувствую ее кожу. Она не исчезла, и я подползаю к пакетам с едой и достаю коробки. Открываю одну, беру печенье и протягиваю ей.

– Держи.

Потом беру печенье для себя и начинаю хрустеть им. Шоколадное. Очень вкусное и сладкое.

– Подожди, – говорит она мне.

– Почему?

– Сначала нужно помолиться.

– Зачем?

– Поблагодарить.

– Папу?

– Бога.

Мы говорим спасибо, и она тоже хрустит печеньем. Передаю ей бутылку с водой и говорю, что у нас полно еще всякой еды, мы продолжаем есть и пить в молчании. Она наедается быстрее, чем я; я продолжаю есть, а она говорит:

– Дэниэл… где твоя мама?

– Она умерла, когда я был совсем маленьким.

– Мне очень жаль.

– А где твоя мама?

– Дома. – Ее голос надламывается на слове «дома», словно ей больно произносить его. – Она с моим маленьким братом. А у тебя есть сестры? Или братья?

– Нет. – Но с моим мозгом творится что-то странное, потому что произнесенные мной слова кажутся мне ложью, словно на самом-то деле у меня есть братья – может даже, много братьев. А может, я сам себе брат, как бинарный сын.

– Моему брату Николаю… пять лет. Он такой умный и смешной. Осенью пойдет в детский сад.

Продолжаю жевать.

– Дэниэл, я должна вернуться к нему и к маме.

– Но если ты уйдешь, я останусь один. – Теперь печенье кажется мне сухим и безвкусным, оно не лезет мне в горло.

* * *

Мы лежим на подушке, под одеялами, наши лица очень близко друг от друга, наше дыханье перемешивается. Не знаю, как долго мы находимся в подвале. Вечность или миг. Но мы много разговариваем. Она рассказывает о своей матери, и о Николае, и о своей лучшей подруге Нине Бишоп, и еще мы много спим, и мечтаем, и молимся, и я то и дело чувствую ее руки на своих волосах, и ее волосы на своих руках, и я счастлив.

– Ничто не длится вечно, – говорю я Пенни, когда она спрашивает, скоро ли папа выпустит нас. – Время – не то, что мы о нем понимаем.

Она продолжает рассказывать мне о семье и говорит, что надеется, что я когда-нибудь встречусь с ними.

– Я бы хотел этого. Когда это будет безопасно.

– Да, – соглашается она. – Когда будет безопасно.

Мы снова проголодались. Она передает мне упаковку круглых крекеров, но сначала мы должны сказать спасибо. Пенни говорит, что это очень важно. Ее молекулы движутся в каком-то непонятном мне направлении.

– Что ты делаешь?

– Крещусь.

– Как это?

Она берет мою кисть и двигает ею, а потом я жую крекеры, а она ест что-то мягкое, пахнущее яблочным пюре. Мы запиваем еду теплым апельсиновым соком с мякотью, а потом она расстилает одеяла и ложится.

Я кладу голову на подушку рядом с ее головой.

Она делает выдох.

Я делаю вдох.

– Пенни?

– Да?

– А Иисус правда Божий сын?

– Правда.

– И Бог распял его?

– Люди, – сонно вздыхает она. – Его распяли люди.

– Но Бог позволил им?

– Да… ради нас.

– Но я не хочу, чтобы он делал это.

– Что делал?

– Страдал.

– Но он страдал. Ради нас.

– А Бог действительно отправил Люцифера в ад, потому что тот спорил с ним?

– Люцифер восстал… – Она зевает. – Против Бога.

– Почему?

– Он считал себя равным Богу. Он был одержим гордыней.

– А почему они не помирились?

– Не думаю, что они могли это сделать.

– Но Люцифер мог извиниться. Или Бог мог простить его. Почему они не поступили так?

– Не знаю.

– А что, если бы Иисус сделал что-нибудь действительно плохое? Прогнал ли бы его Бог и стал ли бы он Сатаной в его собственном аду? Что, если бы он сговорился с Люцифером и они выступили бы вдвоем против одного?

– Давай немного отдохнем. Думаю, уже поздно.

– А может, рано. Может, солнце сейчас не светит.

– Да… может быть.

Но я чувствую, что она устала, и потому говорю:

– Нужно поспать.

Она тяжело вздыхает:

– Спокойной ночи, Дэниэл.

– Спокойной ночи, Пенни.

Придвигаю голову к ее голове, но боюсь погрузиться в сон.

Что, если Сын сделает нечто такое, чего не сможет простить ему Отец?

Она говорит, что ее полное имя Пенелопа, но брат зовет ее Пенни, а имя ее брата Николай, но она зовет его Никелем. Она говорит, это получилось случайно.

– У тебя есть отец? – спрашиваю я.

– Да. Но…

– Что?

– Он умер.

Сжимаю ее мягкую ладонь.

– Мне очень жаль.

– Дэниэл, я нужна своей маме. Действительно нужна.

Сжимаю ее руку сильнее, и Пенни делится со мной одним своим воспоминанием. О том, как она в первый раз пошла в среднюю школу, как ее мама заплела ей волосы в длинную французскую косу. Она говорит, ее мама умеет делать очень красивые прически.

Я улыбаюсь.