Этикет темной комнаты

Стараюсь увернуться от него, а оно ползет дальше – скользящее-скребущееся-стонущее чудовище. Оно, должно быть, видит меня. Я снова щелкаю языком, но это опять не срабатывает. Я должен что-то предпринять, прежде чем оно заполучит меня. Я не могу убежать, значит, придется драться.

И, стоя на четвереньках, я бросаюсь туда, откуда доносятся звуки.

Воздух разрезает пронзительный крик.

И это кричит не чудовище… а девушка.

Сорок восемь

Девушка плачет, ее длинные волосы запутались у меня в пальцах. Иду назад, пока не утыкаюсь в стену.

– Прииивет?

Это невразумительное слово – не эхо.

– Привет? – повторяет она.

Обхватываю руками колени и подношу их к груди. Она еще какое-то время плачет, а потом начинает шептать – что-то обо мне и моем отце и о духе.

И это продолжается и продолжается.

Наконец я подаю голос:

– Как?

Шепот прекращается.

– Как ты сюда попала?

– Твой отец. Он… он сказал, что кто-то должен позаботиться о тебе.

– Он так сказал?

– Да. – Ее голос звучит испуганно. Пряди ее волос по-прежнему зажаты у меня в кулаках, и мне становится неловко.

– Я не хотел сделать тебе больно. Я думал, ты чудовище.

И слышу в ответ что-то среднее между смехом и плачем, а затем:

– Как тебя зовут?

– Дэниэл.

– Дэниэл?

Слово доносится до моих ушей и повисает в воздухе. В темноте слова звучат иначе.

Слышу, как она пододвигается ближе ко мне – будто ее молекулы перемещаются по подвалу. Испуганно отшатываюсь. Она затихает.

– Дэниэл… – Это слово снова приплывает ко мне. – Сколько тебе лет?

– Я… Я не знаю.

– А давно ты здесь?

– Не знаю.

– А ты знаешь, где мы?

– Мы Нигде.

Девушка начинает плакать.

– Можно включить свет? – спрашивает она позже.

– Хотелось бы, но света здесь нет.

– Что ты делаешь?

– Щелкаю языком.

– Щелкаешь языком?

– Хочу использовать эхолокацию: если щелкать правильно, в голове появляется карта и ты можешь видеть.

– Ты и вправду видишь?

– Ну… пока еще нет.

Слышу, как она снова передвигается по подвалу. Слышно, как ходит туда-сюда дверная ручка.

Говорю ей:

– Дверь заперта.

– А другая дверь здесь есть?

– Дверь?

– Или окно? Есть здесь другой выход?

– Я не должен думать о выходе. Я должен думать только о неправильных поступках.

– Но я ничего плохого не делала. Так что можешь сказать мне, где дверь.

– Здесь нет другого выхода. Только папа может входить и выходить.

– А… а он запирал тебя здесь раньше?

Мне стыдно рассказывать ей о моих прошлых неприятностях.

– Дэниэл? – снова хлюпает носом она. – Ты в порядке?

Странно, что она спрашивает об этом. Я же не плачу. Но ее вопрос звучит по-доброму, и у меня становится тепло на сердце.

– Да, в порядке.

– Хорошо, – говорит она.

А затем на какое-то время устанавливается тишина.

Наконец я снова слышу ее голос – твердый, волнообразный шепот-песнопение.

– Сейчас и в наш смертный час. – И так снова и снова.

– Это песня?

– Молитва. – Теперь она говорит громче, чище. – Святая Мария, молись за нас сейчас и в наш смертный час.

– Пришел наш смертный час?

– Нет, Дэниэл, – отвечает она. – Мы не умрем. Мы выберемся отсюда.

Сорок девять

– Выберемся?

– Да.

– Наружу?

– Да. Из этого дома.

– Нет, – мотаю я головой. – Я не могу.

– Дэниэл, послушай меня. – Ее голос приближается.

Испуганно скольжу вдоль стены.

– Я помогу тебе. Мы сделаем это вместе.

– Нет, нет, нет. – Я начинаю трястись. – Меня захватят плохие люди.

Закрываю рот ладонью. Мне не положено вести разговоры о плохих людях, но в темноте мои слова звучат гораздо значительнее, чем на свету. Они повисают в воздухе и неоднократно повторяются.

Плохие люди.

Плохие люди.

– Какие плохие люди?

Дышу в свои ладони.

– Дэниэл? Я могу помочь тебе выбраться отсюда.

– Нет! Я не могу никуда выбираться. Нет. Нет. НЕТ!

Она испуганно вскрикивает. Ее молекулы возвращаются на свои места. Мои тоже.

Она начинает что-то бормотать себе под нос – что-то о папе, и обо мне, и о духе. Не знаю, что это за дух. Может, она сама.

Кожа у меня холодная, словно я нахожусь на снежной вершине горы, и я дрожу, и дрожу, и дрожу.

Потом мы долго молчим, но это какое-то очень глубокое молчание.

А затем я слышу:

– А туалет здесь есть?

– Да, – отвечаю я, радуясь, что знаю что-то важное.

Говорю, что там же есть мыло и полотенце для рук.

Говорю, что у нас имеются подушки, и одеяла, и пакеты с едой.

Слышу, как она открывает и закрывает дверь. Слышу, как она пользуется туалетом, писает она тише, чем писаю я, а потом из бачка льется вода и дверь открывается.

Я спрашиваю у нее, а могут ли духи видеть в темноте.

Она отвечает, что не знает.

Слышу какую-то возню, а потом она снова молится. Издаваемые ею звуки успокаивают, и я засыпаю, а просыпаюсь в одиночестве. Никаких звуков. Не слышно ее дыхания. Дух был здесь, а теперь исчез. По моим щекам текут слезы.

– Дэниэл?

Я в изумлении сажусь:

– Ты здесь?

– Я здесь.

Я плачу еще горше.

– Я не люблю темноту.

– Все хорошо. – Ее молекулы направляются ко мне.

На этот раз я не двигаюсь, позволяю им приблизиться и чувствую ее руку на своем лице.