Этикет темной комнаты

Охваченный страхом, бегу в гостиную – и вижу, что она все еще здесь. Не исчезла, а просто спит. Опустившись на пол, прислоняюсь к дивану и жду, когда она проснется.

* * *

После ужина спрашиваю папу, можем ли мы поиграть в шашки.

– Все мы? – Он бросает на Пенни мрачный взгляд. – В шашки можно играть только вдвоем.

– Я не буду играть, – быстро говорит Пенни.

– Нет, я хочу, чтобы ты играла. – Я поворачиваюсь к папе. – А как насчет парчиси? В нее можно играть втроем. – Но он ничего не отвечает, а просто смотрит на Пенни, которая уставилась в пол, и тут до меня кое-что доходит. – Папа… ты не любишь Пенни?

Она вздрагивает, он тоже, – но мой вопрос остается без ответа.

Пока папа на работе, мы с Пенни сидим на диване и слушаем «Звездные войны».

– Дэниэл?

– Что?

– Зачем плохие люди похитили тебя?

– Чтобы ставить эксперименты.

– Какие эксперименты?

– Я… Я толком не знаю. – Иногда я пытаюсь вспомнить это, но у меня тут же начинает болеть голова. – Они похищали детей на протяжении нескольких лет, у них были свои цели.

– Какие цели?

– Я… – Я снова конфужусь. – Папа может объяснить это лучше, чем я.

– А ты думал, что они твои родители?

– Да. Они убедили меня в том, что я Сайе.

– Сайерс Уэйт.

– Верно, – смеюсь я. – Поверить не могу, что я считал это имя настоящим.

– А ты помнишь что-нибудь о них?

– Мне лучше о них не думать, так будет легче приноровиться к реальному времени.

– Понятно. Но ты все-таки что-то помнишь? Помнишь свой дом?

– Тот дом не был моим.

– Я говорю о доме, в котором ты жил.

У меня появляется какое-то неприятное ощущение в желудке.

– Папа не любит разговоры о том, что происходило, когда меня здесь не было. Он спрашивал, что они делали со мной, но говорит, все это только запутывает меня. Он больше любит разговаривать о тех хороших временах, которые настанут, когда все вернется к началу.

– Но мы с тобой, когда остаемся одни, живем по другим правилам, да?

Она смотрит мне в глаза. Я смотрю в ее глаза. Они желтые, как подсолнухи.

– Ты ничего не скажешь папе о том, что я тебе расскажу?

– Не скажу, обещаю.

Я делаю судорожный вдох.

– Я жил в замке. В нем было много окон.

Пятьдесят два

– Пенни? – Я, стоя на коленях у дивана, глажу ее руку.

Она тут же просыпается и садится.

– Почему ты не в своей кровати?

– Я не могу спать, – признаюсь я. – Можно я скажу тебе одну тайну?

– Да.

– Ты ведь знаешь, что, когда мне было десять лет, меня похитили плохие люди?

– Да?..

– И женщина сказала, что она моя мама?

Пенни кивает.

– Иногда… – Пододвинувшись к Пенни, я шепчу ей на ухо: – Иногда я могу вспомнить, какой она была до похищения.

– Правда?

– Да. Я помню ее в то время, когда мне было семь лет.

– А что ты помнишь?

– Ее не было в городе, но она собиралась забрать меня из школы, когда вернется, и я очень волновался. На мне весь день был кулон в виде разбитого сердца. – Указательным пальцем черчу в воздухе зазубренную линию. – Когда кончились уроки, я увидел ее машину в первом ряду парковки, где родители ждали детей, и побежал к ней. Перед школой висел дорожный знак, но я не стал обегать его, а постарался под него поднырнуть – и ударился головой. Помню, что была кровь, было больно, и та женщина выпрыгнула из машины и подбежала ко мне. – Я вздыхаю: – Но все это неправда. У плохих людей есть всякие приспособления. Они могут с их помощью имплантировать воспоминания.

Пенни сжимает мне руку:

– Но что, если все так и было?

Папа на работе. Я рисую парусники. Пенни рисует Николая. Иногда она пишет внизу листа «Пенелопа Валлес».

– Ты хорошо рисуешь, Пенни.

Она вздрагивает от неожиданности, будто находилась не в комнате, а внутри рисунка, и говорит:

– Хочешь, я нарисую тебя?

Я смущаюсь, но киваю.

– Хорошо, откатись от стола.

Я делаю, как Пенни просит, и она начинает рисовать, глядя то на меня, то на лист бумаги.

Кожу покалывает. Такое впечатление, что ее глаза гладят меня, и у меня по коже бегут мурашки, но это приятно. Приятно, когда на тебя так внимательно смотрят, особенно если это делает Пенни.

Она несколько раз меняет мелки – берет желтый, золотистый, коричневый, разных оттенков зеленые – и наконец произносит:

– Я закончила.

– Можно посмотреть?

Пенни, кивнув, дает мне рисунок, и я ошарашенно взираю на него.

Не знаю даже, каким я ожидал себя увидеть. Десятилетним пацаном? Столетним старцем? Но на ее рисунке я в каком-то промежуточном возрасте. Передо мной юноша в темном костюме и красном галстуке, и мне начинает казаться, будто кто-то на бешеной скорости нажимает на рычажок моего стереоскопа.

Машина с открытым верхом – короны – огонь – морозильники.

– Нет, – я возвращаю ей рисунок. – Это не я.

Пенни опускается на колени, и я сажусь рядом с ней. Мы благодарим за яблочный сок и шоколадное печенье. А потом крестимся.

– Пенни, а зачем становиться на колени?

– Чтобы выразить свое смирение.

Мы продолжаем молиться, я пытаюсь представить, как я выгляжу. Мальчик с ее рисунка и мальчик из моих воспоминаний, который прекратит свое существование, когда время пойдет вспять. Мои руки станут меньше. И тело тоже. Я забуду замок со всеми его окнами – и я забуду Пенни.