Этикет темной комнаты

Тэннер высаживает меня в квартале от банкомата, пробормотав что-то насчет камер, но, как только я снимаю наличные, машет мне, чтобы я садился обратно в машину. Потом выезжает на дорогу – одна рука на руле, другая роется под задним сиденьем, – достает герметически запаянный пакетик и бросает мне на колени.

У меня уходит секунда на то, чтобы сообразить, что это.

– Травка? – рассматриваю пакетик на свет.

– Чувак, засунь это поскорее себе в сумку.

– Нет, мне нужны таблетки. Мои кончились.

– Я больше не торгую таблетками.

– Но я не хочу улететь, я хочу расслабиться.

Он смотрит на мою дергающуюся ногу.

– Это как раз то, что тебе нужно.

– Но как я буду это курить?

Он открывает отделение для перчаток и выуживает оттуда трубку.

– Это тебе от меня.

Я потерял пуговицу от моего любимого свитера – она оторвалась, должно быть, в промежутке между обедом и звонком с уроков, – и в образовавшуюся прореху задувает ледяной ветер. Может, пуговица потерялась в машине Тэннера. Нужно будет написать ему, когда приду домой, и спросить, не видел ли он ее.

Пересекаю мост, с которого свисают сосульки, и иду к пустому отрезку дороги. Здесь очень тихо, словно падающий снег приглушил все звуки. Перевешиваю сумку так, что она оказывается у меня на груди, и тут слышу рокот мотора. Он становится все громче, должно быть, приближается автомобиль.

Оглядываюсь и примерно в тридцати футах от себя вижу коричневый седан. Он не останавливается, а едет с такой скоростью, чтобы не обгонять меня.

Кто-то открыто следует за мной.

Семьдесят восемь

Начинаю гадать, что происходит, и прихожу к выводу, что машина едет так медленно из-за плохой погоды.

Сердце у меня колотится, я снова оглядываюсь. Коричневый седан продолжает тащиться за мной, словно водитель не хочет выпускать меня из виду. Замечаю уродливую вмятину на бампере и номер штата Иллинойс. Машина не здешняя. Вот еще одна возможная причина, по которой она едет так медленно, – водитель вполне мог заблудиться.

На перекрестке сворачиваю направо и краем глаза засекаю, что седан делает то же самое.

Меня преследуют.

Определенно, преследуют.

Теперь я смотрю прямо перед собой, в животе, а потом в груди появляется какое-то нехорошее ощущение. Проходя мимо пустой детской площадки, слышу, как скрипят на ветру качели. Обычно в парке полно родителей с детьми, но сейчас для прогулок слишком холодно.

Машина по-прежнему едет за мной.

Припускаю по детской площадке, под ногами хрустит заледеневшая трава.

Оказавшись на соседней улице, прибавляю шагу и обхожу близлежащий квартал, а когда снова оказываюсь на главной дороге, в воздухе раздается визг автомобильных покрышек – это тормозит преследующая меня машина.

Дверца со стороны водителя открывается, и из нее выходит мужчина с зализанными назад волосами.

Пассажирская дверца также распахивается, я вижу еще одного мужчину – он крупнее, коренастее первого – и бегу.

По крайней мере, пытаюсь бежать. Ноги движутся медленно и неуклюже, словно тело забыло, как это делается. Ботинки скользят по тротуару, хлюпают по лужам. Я в панике, сердце колотится где-то в горле.

Слышу звук шагов за спиной.

– Ты его видишь? – произносит кто-то из них двоих.

Иду быстрее, сумка бьет меня по спине, сердце, похоже, вот-вот взорвется, и тут на перекрестке появляется красный пикап с огромными колесами.

Из него вылезает Эван Замара, высокий и статный, как римская статуя, брови у него хмурятся, словно он чем-то обеспокоен, глаза останавливаются на преследующих меня мужчинах, и на лице появляется понимающее выражение, сопровождаемое полным отвращения взглядом.

Теперь, обернувшись, я вижу огромную камеру на плече того типа, который крупнее.

Он снимает меня.

Парень поднимает объектив выше.

– Сайерс! Расскажи нам о Калебе Емори.

И хотя я понимаю, что никто не собирается похищать меня, мое тело словно не верит этому. Оно дрожит все сильнее, колени подгибаются, я пыхчу, вдыхая холодный воздух, а перед глазами все плывет – я пропускаю много кадров и останавливаюсь на том из них, когда Эван стоит прямо напротив меня и решительно произносит:

– Садись, Сайе. Я отвезу тебя домой.

Эван мчится на своем пикапе по слякотной улице.

– Это были репортеры?

– Я… я не уверен. – Пытаюсь выровнять дыхание, сердце по-прежнему колотится. – Скорее папарацци. – Вырвавшийся у меня нервный смешок служит вроде как заменой таких вот слов: «Смешно, правда? За мной охотятся папарацци – абсурд какой-то».

– Это надо запретить. – Эван смотрит в зеркало заднего вида, словно боится, что за нами едут. Я поворачиваюсь, желая выяснить, так ли это, и он говорит мне: – Думаю, мы от них оторвались.

Опять неуверенно хохотнув, оседаю на сиденье, мозг пытается найти тему для разговора полегче, и я выдаю:

– Какой у тебя любимый цветок?

Эван поворачивается ко мне, глаза у него прищурены, кажется, он не понял моего вопроса.

– Что?

– Э… твой любимый цветок?

– О. Я никогда не задумывался над этим.

– Тогда какой у тебя любимый цвет?