Этикет темной комнаты

Полицейские тянутся к выходу, некоторые из них бросают на меня неодобрительные взгляды. Хлопает входная дверь, по дому разносится эхо, а потом становится тихо – до тех пор, пока мама не говорит:

– Так дело не пойдет, Сайерс. Тебе придется ставить меня в известность, чем и когда ты занимаешься.

– Почему? Раньше тебе не было до этого никакого дела.

Она отрывисто вздыхает.

– Нет, мне было до тебя дело, просто я никогда не думала… – И, покачав головой, продолжает: – У тебя было слишком много свободы.

Я какое-то время буравлю ее взглядом.

А затем разражаюсь хохотом, таким неудержимым, что хватаюсь за живот.

– Ты считаешь, у меня было слишком много свободы? Да я целых сто лет сидел взаперти! – Начинаю ходить по комнате, приволакивая ногу, словно на ней цепь, но мать не воспринимает мою шутку.

– Сайе, – говорит она надломленным голосом. – Я не это имею в виду, не об этом говорю.

Но я все смеюсь и смеюсь, и глаза у нее становятся как блюдца.

– Почему ты так себя ведешь?

Поднимаю руку и вонзаю себе в шею невидимую иглу.

– Ты под действием наркотиков?

У меня текут слезы, но все это так смешно.

– Сайе, ответь мне. Ты под кайфом?

– Еще бы!

– Что ты принял?

– Таблетки, которые ты мне дала.

– Те, что прописал тебе врач? Сколько таблеток ты выпил?

– До фига.

Ее рот кривится, словно она вот-вот расплачется. Она вытирает нос тыльной стороной ладони.

– И о чем ты только думал, Сайе? С тобой могло случиться все что угодно. Тебя могли… – Но она не договаривает фразы, словно боится произнести нечто страшное вслух.

– Что со мной могли сделать? – хихикаю я, на этот раз холодно и горько. – Похитить?

Семьдесят четыре

Резко просыпаюсь в весьма странной позе в своей кровати. Я плохо помню, что произошло ночью, но мне стыдно за то, что сохранилось у меня в памяти. Отдельные спутанные воспоминания. Я брожу по улицам. Прихожу домой и обнаруживаю там национальную гвардию.

Выбираюсь из кровати. Носки у меня все в глине, и я вспоминаю, что где-то по дороге снял ботинки. Стягиваю через голову майку, она застревает на голове, как повязка на глазах, и тут я вспоминаю еще кое о чем.

Я пытался ворваться в «Риалто»?

Похоже, что так.

Но это плохо, очень плохо.

Покусывая большой палец, начинаю ходить по комнате, и меня охватывает тревога. Мне хочется, чтобы рядом кто-то был, – не хочу оставаться в одиночестве в таком вот состоянии.

Мы никогда не бываем одни.

Так сказала мне Пенни.

Мне нужно увидеть Пенни.

Семьдесят пять

Нахожу в конце Кедровой улицы два обнимающихся дерева. В городке, возведенном на совершенно ровной местности, улица, на которой живет Пенни, идет вверх. Она никогда не говорила мне об этом. Но я догадываюсь, что не знаю о ней очень многого, о многом не спрашивал, или забыл спросить, или же у меня не было возможности задать ей какие-то вопросы.

Я хочу побыть здесь, но стремление поскорее увидеть Пенни ведет меня вверх по холму – мимо старых домов, по улице, по обе стороны которой растут деревья. Я знаю название улицы, но не номер дома, и потому внимательно смотрю вокруг – и вижу наконец желтый, коттеджного типа дом с большим крыльцом.

На крыльце за столом для пикников сидит и рисует фломастерами маленький мальчик с блестящими темными волосами. У него лицо с рисунков Пенни. Маленький подбородок, большие карие глаза.

Николай.

Но сейчас я не в состоянии разговаривать с ребенком. Нужно развернуться, уйти и вернуться сюда в другой день.

Но тут мальчик поднимает глаза.

Они у него становятся еще больше, лицо принимает настороженное выражение, и я делаю несколько шагов назад. Мне не хочется пугать его.

– Привет, – машу я ему с тротуара.

– Привет, – эхом отзывается он; голос у него совсем тоненький, как у мультяшного бурундука.

– Я пришел к твоей сестре Пенни.

– Ее нет дома.

– О, э, ладно. Э… – Я понятия не имею, как разговаривать с детьми. – Я могу подождать. – Сажусь на бордюрный камень и начинаю барабанить большими пальцами по коленям.

Минутой позже мальчик обращается ко мне:

– Ты любишь собак?

Поворачиваюсь к нему. Он стоит на верхней ступеньке крыльца.

– Э. Конечно.

– Я тоже. Я хочу собаку. Совсем маленькую, чтобы ее можно было носить вот так. – Он складывает руки, будто держит новорожденного, и выглядит это несколько странно, потому что сам он почти младенец.

Он пока еще мал для детского сада, а может, я просто не знаю, какие дети ходят в детские сады.

– Это очень… мило.

– Пенни не скоро вернется.

– Правда?

Он мотает головой, и его личико становится очень печальным.

– Ей часто снились страшные сны, – пытается объяснить он, сдвинув брови. – И ее отправили в лечебную школу. Она для тех, кто боится плохих парней и разговаривает об этом.

У меня сводит живот. Он говорит о психиатрической больнице?

– Хочешь, покажу тебе рисунок? – спрашивает он. И его фигурка в красном пальтишке и пижамных штанишках с рисунком леденцов в виде тростей кажется такой одинокой на фоне серого неба, что мне стоит большого труда не расплакаться.