Этикет темной комнаты

Все начинают высказывать идеи о том, что тогда произошло. Я слышу: «Этот псих, определенно, убил его», «Если его до сих пор не нашли…», «Может, Дэниэлу удалось убежать». А потом кто-то говорит: «А ты, Сайе, что думаешь об этом? Что произошло с Дэниэлом?»

У меня в голове опять крутятся воспоминания. Калеб убеждает меня, потом я убеждаю его.

Ты настоящий Дэниэл.

Я настоящий Дэниэл.

Семьдесят

– Привет, Сайе! – окликает меня какая-то девушка, когда после уроков я выхожу на заднее крыльцо школы. Мимо течет поток школьников, энергичных, разговаривающих между собой. Некоторые из них улыбаются мне и машут руками. Подходит парнишка в куртке с эмблемой школы.

– Привет! Придешь ко мне на Хэллоуин завтра вечером?

Я вспоминаю, что недавно сказала мне Бриа: «Думаю, теперь тебя будут чаще, чем прежде, приглашать на всяческие вечеринки». А потом: «Надо будет устроить еще одну вечеринку у тебя дома!»

– Пока не знаю, – отвечаю я мальчику. – Может быть, и приду.

Он улыбается, дает мне листок бумаги со своим адресом и уходит.

Толпа начинает редеть, я чувствую, как у меня в кармане вибрирует телефон – приходит сообщение от мамы, она пишет, что опаздывает, но меня это не смущает. Мне нравится находиться на улице под широко раскинувшимся небом.

Кладу на крыльцо кожаную сумку и сажусь на верхнюю ступеньку ждать маму, и тут дверь за моей спиной распахивается, чуть не ударив меня по спине.

Вскакиваю на ноги и оказываюсь лицом к лицу с Эваном Замарой, одетым, подобно доктору или медбрату, в голубой медицинский костюм. Мой стереоскоп начинает отщелкивать кадры.

Эван: маленький, похожий на ребенка, с крупными завитками волос и ямочками на суставах пальцев.

Эван: высокий и стройный, с остриженными волосами и широкими плечами.

Это просто потрясающе: он стал таким высоким, что мне приходится откидывать голову назад, чтобы посмотреть ему в глаза, но, когда я делаю это, перед глазами проносится такое вот воспоминание. Эван на заднем сиденье лимузина. Его сердце колотится с такой силой, что видно сквозь одежду. Но мне кажется, что я оживил еще чьи-то воспоминания и понятия не имею, насколько они реальны. Может, просто мой мозг пытается справиться с тем, во что не хочет верить, и притворяется, будто все это делал другой человек. Словно я стал жертвой похитителя.

Но это был я. И мне стыдно до боли.

Эван проходит к лестнице, и я, не подумав, говорю ему вслед:

– Эван?

Его спина напрягается, он поворачивается и смотрит на меня.

– Что?

Из меня рвется наружу великое множество слов и мыслей, но получается сказать лишь:

– Странно… что теперь у нас общие уроки английского. – Это странно не только потому, что он моложе меня, но, как я помню, он действительно умен. – Ты же занимался по углубленной программе.

Он неохотно отвечает:

– Уже нет.

И мы с ним как-то странно застываем на месте, и создается впечатление, будто кто-то должен нажать на play, чтобы мы могли пойти дальше, каждый – своим путем.

Но вместо этого с моих губ слетает:

– Мы можем куда-нибудь пойти и поговорить?

– Поговорить? – Мышцы его лица искажаются, придавая ему враждебный вид.

Двое парней, идущих к своим машинам, оглядываются на нас.

Эван смотрит на них и тихо отвечает:

– Нет. Если хочешь что-то сказать мне, говори здесь.

– О, ладно. Я… – На его лице читаются недоверие и неприязнь, и я чувствую себя не в своей тарелке. – Я просто хотел сказать тебе… когда мы приставали к тебе… Я просто хотел…

– Не о чем нам разговаривать. – Эван поправляет на плече огромный рюкзак, обратив лицо к стоянке, словно он не в силах смотреть на меня.

– Просто, когда мы… когда я…

– Я помню, что ты сделал, – выпаливает он. – Вот только никогда не мог понять почему.

– Мы считали, что это смешно. – И только произнеся эти слова вслух, я понимаю, до чего ужасно они прозвучали.

– Почему?

– Ну, – пытаюсь я заставить работать свой мозг. – Честно? Если честно, то я не знаю.

Эван стискивает лямки рюкзака, его тело по-прежнему напряжено, глаза смотрят в сторону.

– Мне было бы легче, если бы я знал, когда вы, ребята, что-то со мной сделаете. Меня доставала неопределенность. Я умолял маму разрешить мне учиться дома.

Чувство вины разливается у меня в животе.

– Я не мог понять, как у вас получается оставаться популярными, если вы так обращаетесь с людьми.

– Наверное, это потому, что мы никогда не обижали кого-то значительного.

О боже, ну и ляпнул же я: глаза Эвана распахиваются. Если глаза могут бледнеть, то они у него побледнели, если глаза – это окна, то они распахнулись слишком уж широко. Я вижу, какие чувства обуревают его, как сильно ранят его мои слова, и думаю, что ему стоило бы носить солнечные очки, чтобы хоть как-то защитить себя. Небезопасно показывать людям столь выразительные глаза.

– Я… Прости меня, Эван. Я не то хотел сказать. Я думал так в прошлом. Что с некоторыми людьми нормально обращаться вот так, но сейчас я считаю по-другому.