Этюды о гуманитаризации образования

Понятие места: геометрия Крэга отвергла конкретность и заменила ее абстракцией. Множественные вариации единственной целостной формы достигались новым принципом оформления, способного трансформироваться на глазах у зрителей.

Понятие времени обретало новый смысл, заключающийся в сжатости до предела; оно зависело от героя, могло быть ускоренным или замедленным, скачкообразным или вовсе остановиться, а также могло вернуться вспять — свойство инверсии.

Большой отрезок жизни может проскользнуть за короткий отрезок времени, а мгновение растянуться (см. с. 112).

Каждый спектакль, поставленный ТИМ (Театр им. Мейерхольда) в двадцатые годы, был интересен дерзким новаторством и поэтому вызывал горячие диспуты и споры между поклонниками и противниками творчества В. Э. Мейерхольда.

В спектакле «Лес» А. Н. Островского, поставленном в ТИМ, у Буланова зеленый парик, грим Улиты превращает ее лицо в лисью морду, Аксюша ходит на ходулях. Зритель, не понимающий новаторского режиссерского плана, на спектакле постепенно начинает возмущаться. Интересно объяснение режиссерского плана, которое видный военачальник С. С. Каменев давал дочери Наталье в присутствии В. Э. Мейерхольда. Зеленый парик Буланова подчеркивает его молодость. Он как бы говорит: молодо-зелено. Аксюша и ее жених пересекают сцену на высоких ходулях, чтобы ярче, образнее показать мечту молодых людей о будущем, о высоком стремлении к счастью. А Улита и Гурмыжская — они ведь зверье, хищники, потому у помещичьей приживалки и морда лисья.

Услышав это, В. Э. Мейерхольд сказал: «Вы словно прочитали мой режиссерский план».

В. Э. Мейерхольд впервые в театре для усиления выразительности стал прибегать к приемам, используемым в живописи индусами, китайцами, иранцами и др., которые заключались в том, что отсутствовала перспектива, использовались нереальные тона и пропорции.

Существующие же европейские каноны в живописи были нарушены Пикассо, Шагалом и др.

«Горе от ума» у Г. Товстоногова — это,—как отмечает Ю. Постное,—спектакль о прошлом, продолжающем еще жить, о Фамусовых, перекрасившихся в иной, современный цвет, говорящих старые фразы с иным, нынешним смыслом о чацких, пример и традиции которых дороги для каждого честного человека нашего времени».

Характеризуя Фамусова в постановке Г. Товстоногова, Ю. Постное пишет: «Что называется толковый?» (У С. И. Ожегова — Словарь русского языка, изд. 5, 1963 г. — толковый человек — дельный, разумный, с толком).

Мне представляется, что будет полезно привести следующую цитату из сочинения Ю. Постнова:

«Это — делевой человек, с практической хваткой, знающий, как устраиваться в жизни. Не дурак. Хоть и неумен (подчеркнуто нами.—А. М.) (ср. со с. 248—249). Что называется—толковый. Обо всем имеет свое твердое мнение — впрочем, свое или заимствованное, неважно. Главное — твердое. В духе общепринятого. В его голове нет никаких «завиральных» идей. Он думает и говорит только то, что дозволено, только то, что может обеспечить ему беспечальное житье...

Фамусов гордится собой. Читает всем нотации. Учит молодых приспособленчеству, ловкости, двуличию — всему, с помощью чего добивается успеха сам. Больше всех ненавидит тех, кто смеет думать и жить иначе. В Чацком «нюхом чует» врага... Сам Фамусов в бытность свою и прислуживал, и унижался, и поклониться мог низко. А этот — еще молоко на губах не обсохло и чинов не имеет — держится с норовом. Скромности ему не хватает!.. Для Фамусова достоинства Чацкого — самые большие недостатки, зато собственные недостатки — самые неоспоримые достоинства.

Чацкий отлично понимает... но просто не может и не хочет приспосабливаться к этим людям... — пусть это нанесет урон его престижу, но только не достоинству» (см. с. 89).

Чтобы понять новое, непривычное, надо потратить немало усилий, много знать, упорно учиться, а главное — думать. Во всяком случае, никогда не следует рубить с плеча и воинственно выставлять напоказ свое невежество. Здесь еще раз уместно вспомнить Вольтера: «Недостаточно обоснованное убеждение хуже, чем заблуждение». Вспомним многострадальную сценическую историю прокофьевского «Игрока». Эта первая серьезная работа композитора в музыкальном театре стала вместе с тем практически первой вообще попыткой претворения образов Достоевского на оперных подмостках. Прокофьев завершил работу в 1916 году, однако свет рампы опера увидела значительно позднее. Лишь в 1929 году ее поставил брюссельский театр «Ла Монне». Это был довольно скромный спектакль. Лишь после того, как к ней обратился Большой театр в 1974 году, она приобрела известность. Причину такого запоздания (13 и 58 лет) можно понять из высказываний В. Э. Мейерхольда: «...Не буду говорить о тонкостях в смысле инструментовки... он заставил действующих лиц все время петь в изумительных речитативах, что совершенно исключает сходство с оперой до сих пор. Это какое-то новое драматическое произведение, и текст, который должен произносить автор, даже не вложен в стихотворную форму. Это проза. Это продолжение того, что делал Мусоргский».