Этюды о природе человека

Не отдавая себе еще полного отчета в своем призвании, Гёте становится министром при Веймарском дворе. С рвением предается он своей новой деятельности и работает далеко более обыкновенного государственного человека. Стремление глубже постигнуть задачи своего ведомства – устройство путей сообщения и эксплуатация копей – приводит его к изучению минералогии и геологии, и он отлично их усваивает. Управление лесоводством и земледелием приводит его к серьезному изучению ботаники, а заведование рисовальной школой вызывает в нем желание познакомиться с анатомией.

Эти разнообразные занятия развивают в нем настоящий вкус к науке. Он предается ей уже не поверхностно, как в лейпцигском и страсбургском университетах, а так серьезно, что делает важные открытия, ставшие классическими.

«С развитием идеи загробной жизни изменились также и обычаи. Вместо того чтобы предлагать мертвым вещественные предметы, как это еще делается у столь многих народов, китайцы предлагают им одни символы»

Но все эти занятия не поглощают его громадного гения. В свободные минуты он пишет стихи и прозу. Погруженный во все эти занятия, он чувствует себя счастливым.

Открытие межчелюстной кости у человека «доставляет ему радость, вызывающую внутреннюю дрожь». Эта лихорадочная деятельность поддерживается любовью к г-же фон Штейн. Он называет ее «пробковым поясом, удерживающим его на поверхности вод». Душа его расцветает от нескольких часов вечерней беседы с нею.

Великая роль любви в жизни Гёте особенно чувствительна в этот период его жизни, период перехода от пессимистической молодости к оптимистическому зрелому возрасту.

Необходимость расстаться с фон Штейн вызывает в нем горе худших дней его жизни. Тридцати семи лет он вторично впадает в состояние, подобное тому, в каком он находился во времена «Вертера». «Я нахожу, – говорит он в 1786 г., – что автор („Бартера“) напрасно не застрелился, окончив свое произведение». Через некоторое время он утверждает, что «предпочитает смерть своей настоящей жизни»[475].

Эти возвраты пессимизма были, однако, непродолжительны и гораздо слабее прежних.

Большею частью он ощущал радость жизни, и «чувство жизни» проявлялось у него, между прочим, в страхе смерти.

Едва перейдя за тридцать лет, он уже принимает меры на случай смерти. Он пишет Лафатеру: «Мне некогда терять времени; я уже не молод, и судьба, быть может, скорее пресечет мою жизнь». Всюду сквозит его желание жить и печаль от приближения смерти.

В этот период, несколько дней после наступления своей тридцать первой годовщины, будучи на вершине Гикельчана, написал он на стене охотничьего домика знаменитое – одно из лучших – свое стихотворение, заканчивающееся словами: «Подожди немного – отдохнешь и ты».

Наступивший у него в тридцать семь лет кризис под влиянием разрыва с г-жой фон Штейн, а может быть, и в связи с мозговым переутомлением, разрешается внезапным отъездом из Веймара и долгим путешествием по Италии. Здесь он вновь оживает; все его интересует: археология, искусство, природа. Он вновь становится жизнерадостным и в объятиях хорошенькой голубоглазой миланской девушки Магдалины Риджи утешается в потерянной любви ученой дамы.

Эта девушка, как и Шарлотта, была помолвлена с другим. Но это не вызывало более прежних страданий. Даже после разрыва девушки с женихом Гёте не решается жениться на ней и окончательно покидает ее. Он вступает в связь с другой итальянкой, Фаустиной, с которой сошелся во время последнего пребывания в Риме. Любовь эта – гораздо менее идеальная и сложная, чем та, которую он питал к госпоже фон Штейн. Он описал ее в «Римских элегиях», ярко освещающих темперамент великого поэта.

Всего характернее следующие отрывки.