Этюды о природе человека

Часто осмеивали любовь Гёте к молоденькой Ульрике фон Леветцов, в которую он страстно влюбился в 74 года. А между тем эта страница его биографии заслуживает особенно серьезного внимания, как типичный пример старческой любви гениального человека.

Во время своего пребывания в Карлсбаде Гёте знакомится с хорошенькой 17-летней голубоглазой брюнеткой, пылкой, доброй и веселой. Первые два летних сезона проходят без всяких приключений. Но на третье лето, в Мариенбаде, Гёте страстно влюбляется в 19-летнюю Ульрику, в полном расцвете ее женской красоты.

Любовь эта возвращает ему молодость. Он проводит целые часы с девушкой и принимается танцевать, как юноша. «Охотно признаюсь, – пишет он своему сыну, – что давно не наслаждался таким здоровьем души и тела» (30 августа 1823 г.). Страсть Гёте принимает такой серьезный оборот, что друг его, великий герцог Саксен-Веймарский, просит для него руки Ульрики фон Леветцов. Ее мать дает сначала уклончивый ответ, дело затягивается, и в конце концов Гёте получает отказ. В своей семье он также встречает энергичный отпор своим брачным проектам.

Все эти неудачи так потрясают старого поэта, что он заболевает. У него делаются боли в сердечной области, и он чувствует сильную нравственную подавленность. Он жалуется Эккерману, что «ни за что не может взяться, не может приступить ни к какому делу и что ум его стал бессильным».

«Я не могу более работать, – говорил он, – не могу читать, и даже думать удается мне только в счастливые минуты облегчения» (Эккерман, 16 ноября 1823 г.). По поводу такого состояния великого старика Эккерман добавляет следующее: «Его болезнь, по-видимому, носит не один физический характер. Кажется, что главная причина его болезни заключается в страстной любви, охватившей его в этом году в Мариенбаде, к молодой женщине, – любви, с которой он борется в настоящее время» (17 ноября 1823 г.).

Как и в прежних кризисах, Гёте искал утешения в поэзии и любви.

Уже в экипаже, покидая Мариенбад, он приступает к сочинению стихов, отличающихся необыкновенной для старика мощью и страстью.

И в самом деле, его «Мариенбадская элегия» должна быть признана одним из его лучших поэтических произведений.

Следующие выписки дают понятие о его тогдашнем душевном состоянии:

Неудержимая страсть влечет меня;
Вечные слезы – вот мой удел!
Теките же, лейтесь без конца!
Но не затопить вам жгучего пламени!
Уже кипит, уже разбито то сердце,
В котором идет борьба на жизнь и смерть.
Мир потерян для меня, и сам потерян тот,
Кто когда-то был богов любимцем.
Они дали мне Пандору, богатую сокровищами.
Соблазнами опасными богатую;
Они опьянили меня щедрыми поцелуями ее губ;
Они вырывают меня из ее объятий и смертью поражают!

Гёте некоторое время скрывал эту элегию, как святыню, но впоследствии решился передать ее Эккерману.

Однако поэтическое творчество только временно успокоило его тяжелое горе. Природа его требовала другого, более действительного утешения.

Уже через несколько недель после разрыва он горько жалуется на отсутствие графини Юлии фон Эглофштейн, необходимой ему. «Она совершенно не понимает, что берет у меня и чего лишает меня, она не знает, как я люблю ее и как занята ею моя душа». «Некоторое возмещение находит Гёте в посещениях г-жи Шимановской, которой он восхищается не только как большой артисткой, но и как красивой женщиной» (Эккерман, 3 ноября 1823 г.). «Я глубоко благодарен этой прелестной женщине, – говорит он, – потому что своей красотой, мягкостью и искусством она успокоила мое ретивое сердце» (Боде, стр. 131).

Он возобновил также сношения с бывшей актрисой и танцовщицей Марианной Юнг. «Гёте необходимо было отвлечь свои мысли от Ульрики, и вот образ прекрасной обладательницы Гербермюле вновь охватил его. Время, проведенное с нею, и интимная переписка вернули спокойствие жаждущему любви сердцу его» (Белыповский, т. II, стр. 487).

Любовь к Ульрике была его последней острой страстью. Тем не менее, до самой смерти Гёте чувствовал потребность быть окруженным красивыми женщинами. В качестве директора театра ему приходилось входить в сношения со множеством молодых женщин, стремившихся поступить на сцену. Он сознавался Эккерману, что ему нужно было большое напряжение воли для того, чтобы бороться с женской прелестью, которая склоняла его к несправедливости в пользу более красивых просительниц. «Если бы я допустил себя до любовной интриги, то уподобился бы компасу, неспособному указывать север, потому что находится возле деятельного магнита» (Эккерман, 22 марта 1825 г.).