Этюды о природе человека

Воззрение на цель нравственной жизни как на стремление к сообразованию с природою (метриопатия) перешло, как сказано, и в более поздние школы античной философии, но каждая из них смотрела по-своему на содержание и границы «естественности» и «естественной жизни». Так, по учению стоиков, «высшее благо и высшая цель, или счастье, может заключаться только в сообразной с природою жизни. Но таковою может быть для каждого человека только то, что совпадает с ходом и законом мирового целого или с мировым разумом, и всякое сознательное и разумное существо должно стремиться только к тому, что вытекает из познания этого общего закона» (Целлер, 1-е издание, III, 1, стр. 193). Эпикурейская школа, исходя из того же основного принципа жизни, сообразной с природою, доказывала, что «наслаждение составляет естественное благо, то есть сообразно с природою и есть самоудовлетворенное состояние каждого существа» (Целлер, 1. с., стр. 401). Интересен позднейший эклектизм Цицерона и его критика стоических воззрений. Он считает противоречием с их же основным принципом – жизни сообразно с природою – исключение из понятия о благе чувственных наслаждений, «которые также принадлежат нашей природе, которой свойственно и здоровье, и освобождение от страдания, и хорошее расположение духа, и даже чувственное наслаждение». «Жить сообразно с природою не значит вовсе отречься от нее, – говорит он, – но охранять и развивать ее» (Целлер, 1. с., стр. 389).

При таком преклонении перед природою философия должна была сделаться фаталистической и учить «принимать вещи так, как они сложились», – спокойно перенося несчастья как неизбежные атрибуты действительности. Таким образом, Карнеад выражал не свое единоличное мнение, когда утверждал, что мысль о возможности несчастья должна уже утолять страдание, и когда он доказывал, после разрушения Карфагена, что мудрец не должен горевать ни в каком случае, даже при гибели родного города. Еще резче высказывается Марк Аврелий о смерти, которую мы всегда, наступит она раньше или позже, должны встречать со спокойной радостью, довольствуясь одной мыслью о ее естественности.

В конце древних веков, с упадком античной цивилизации, и прежний взгляд на человеческую природу уступил место новому. Противоречие в стоическом взгляде на нравственность с основным воззрением на человеческую природу дошло у одного из позднейших римских стоиков, у Сенеки, знаменитого современника Иисуса Христа, до полного разрыва. Убеждение в нравственной слабости и несовершенстве человека, в вездесущии и всесилии порока привело Сенеку к признанию неразумного и порочного начала в самой человеческой природе. Начало это, по его мнению, лежит в теле, в нашей плоти, которая до того ничтожна, что о ней не стоит и думать; она составляет только оболочку нашей души, кратковременное вместилище ее, в котором она никогда не может чувствовать себя спокойно, – бремя, которое ее давит, тюрьма, к освобождению из которой она стремится. Душа, по мнению Сенеки, должна бороться с телом, через посредство которого она получает страдания и невзгоды, сама же по себе она чиста и неприкосновенна и стоит столь же выше тела, насколько божество выше материи (Целлер, 1. с., 633).

Подобный же дуализм (но только в сильнейшей степени) и связанное с ним пренебрежение к телу и возвеличение души характеризуют христианское воззрение на человеческую природу. В четвертом и пятом веках христианской эры это воззрение высказалось с полной силой, и высшим идеалом человеческих стремлений сделалось «подавление всей чувственной стороны нашей природы». Борьба с плотью выступила на первый план, и восточный аскетизм распространился по всему христианскому миру. «Подавление голода, жажды, сна, отречение от всяких наслаждений, впечатлений зрения, слуха, вкуса, особенно подавление потребности к размножению делалось в глазах верующих назначением человека. Поэтому была предпринята борьба против природы, против всех, даже самых невинных удовольствий, которые они, в силу убеждения в природной испорченности человеческой природы, считали пороком». Какой полный контраст «с покойным и веселым тоном, характеризующим греческую философию, которая не имела понятия о борьбе против существующей будто бы природной порочности и испорченности человека»[507]. Дуалистическое воззрение сделалось столь резким, что прозелиты, ревнуя о спасении души, до того загнали тело, что в физическом отношении спустились почти до степени диких животных. Отшельники поселялись в звериных норах, сбрасывали с себя всякую одежду и бродили нагие под покровом отращенных волос. «В Месопотамии и части Сирии образовалась секта под названием пасущихся, которые не имели постоянных жилищ, не ели ни хлеба, ни овощей, но скитались по горам и питались травой. Чистота тела считалась загрязнением души, и из святых наибольшим почетом пользовались не те, которые заботились о чистоте тела. Афанасий рассказывает с восторгом, что святой Антоний, отец монашества, никогда в старости не мыл себе ног» (Лекки, 1. с., II, 88).