Этюды о природе человека

Под влиянием такого крайнего дуализма все природные человеческие инстинкты извратились до последней возможности. Инстинкты семейные, общественные заглушились до того, что по отношению к родственникам, соотечественникам фанатизированные христиане были хуже, чем равнодушны. Одного святого прославляли за то, что он был строг и жесток только по отношению к родственникам. Рассказывают, что когда один верующий обратился к аббату Сизесу с просьбой принять его в монастырь, аббат спросил его, есть ли у него кто-либо близкий. «У меня есть сын», – отвечал христианин. «Возьми своего сына, – сказал ему на это аббат, – брось его в реку, и только тогда ты можешь сделаться монахом». Отец тотчас же приступил к выполнению требования, которое только в самую последнюю минуту было взято назад аббатом. По отношению к отечеству требовалось столь же полное отречение (Лекки, II, 100, 108,112).

Неудивительно, что при таком мировоззрении подавление инстинкта к размножению и безбрачная жизнь, которую Христос и апостол Павел не вменяли верующим, а выставляли только идеалом высшей степени подвижничества, сделалась обязательною для монашества и католического духовенства. Христос сказал ученикам в ответ на замечание их, что при затруднении развода лучше вовсе не жениться: «не все вмещают слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами, ради царства небесного. Кто может вместить, да вместит». (Матф., XIX, п, 12). Как известно, место это было понято различно: одни видели в нем одобрение простой безбрачной жизни, другие же, напротив, усмотрели в нем указание на физическое оскопление. Оба эти толкования привели к различным формам безбрачия, которое сделалось необходимым условием подвижничества. Апостол Павел не настаивает на нем, но рекомендует верующим как нечто очень желательное. «Я желал бы, – говорит он, – чтобы все люди были, как я». «Кто выдает замуж (девицу), хорошо делает, а кто не выдает – делает лучше» (I Коринф., VII, 8, 8, 39). На основании таких пожеланий церковь, начиная с четвертого века, стала постепенно вводить безбрачие, которое вошло в полную силу в латинской церкви в начале одиннадцатого столетия (при Григории VII).

Дуалистическое воззрение, дошедшее до извращения стольких человеческих инстинктов, должно было неминуемо отразиться и в христианском искусстве. Скульптура, имевшая такое первенствующее значение в античном мире и столь тесно связанная с основами греческого миросозерцания, стала быстро клониться к упадку. В Восточной Римской империи она продержалась дольше, но в Италии она почти окончательно заброшена в восьмом столетии. Живопись удержалась, но также подверглась сильному упадку. Все произведения искусства Италии в век Каролингов обнаруживают грубое равнодушие к естественной форме, отсутствие гармонии и чувства изящного. Еще дальше вглубь средних веков итальянское искусство упало еще сильнее. «Об изучении природы и необходимости ближайшего знакомства с человеческим образом никто не думал. Эпоха, в которой на каждом шагу предполагалось участие неземных сил, – говорит Шнаазе, – эпоха, миросозерцание которой зиждилось на резком контрасте небесного с земным, не могла и в искусстве держаться границ физической законности, обыденного хода природы»[508]. Тесная связь между христианским воззрением на человеческую природу и средневековым искусством не подлежит сомнению, несмотря на разногласие некоторых специалистов. Вот еще отзывы двух сведущих судей. «Враждебное отношение (христианства) к искусству и его тогдашней обстановке, – говорит Куглер[509], – повело даже к борьбе против взгляда на искусство вообще. Древние божества производили впечатление высоким наружным достоинством и обаятельной прелестью, которые художники внесли в их изображения; христианство, напротив, хотело действовать на один только дух, помимо всякой внешности, которая так или иначе могла прельщать чувство или затемнять чистоту мысли». Следующее место заимствовано из цитированных уже выше «Чтений об искусстве» Тэна: «В Средние века, – говорит он, – чрезмерное развитие духовного и внутреннего человека, стремление к неземным созерцаниям, культ скорби, презрение к телу доводят воображение и чувствительность до ясновидения и каких-то серафических восторгов». «Отсюда в жизни и скульптуре лица безобразные или, по крайней мере, некрасивые, часто вовсе уродливые и безжизненные, почти всегда худые, чахлые, изможденные и страдальческие» (стр. 335).

«В то время как многие первобытные народы считают будущую загробную жизнь простым продолжением земной жизни, народы с более утонченными идеями представляют себе ее полной наслаждений для праведных и мучений для грешников»