Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

Эйзенштейн, судя по эскизу «Один?», оставлял в финале «Грозного» пушкинский мотив царя «на берегу пустынных волн», но, отказываясь от эпилога с Петром, избегал возможной однозначности – посмертного оправдания одного самодержца другим. Как, впрочем, возвращая в фильм песню «Океан-море синее», он явно не хотел и столь же однозначного «осуждения» грешного царя. Он искал принципиально иное значение и звучание финального образа. Какое же?

С ответом на этот вопрос мы вернемся к «Ивану Грозному» позже, в конце нашего этюда. Пока отметим: в «усеченном» финале этого фильма, как и в концовке «Потёмкина», присутствуют мотивы задуманных ранее эпилогов.

Подлинный финал «Александра Невского»

Нам предстоит убедиться в том, что органичной формой финалов у Эйзенштейна являлась все же не усеченная, а полная «трехчленная» формула, и отказ от нее чаще всего приводил к невосполнимым потерям.

Так случилось с «Александром Невским». Эпизоды Ледового побоища, оплакивания павших и победной речи во Пскове замышлялись режиссером как кульминация, а не финал фильма. Вот свидетельство из «Мемуаров» Эйзенштейна: «…вслед за разгромом немцев на Чудском озере на Россию снова надвигается с карающей целью татарская орда.

Невский-победитель мчится ей навстречу.

Безропотно проходит между очистительными кострами перед ханской юртой-дворцом и смиренно преклоняет колено перед самим ханом, покорностью выигрывая время для накопления сил, чтобы со временем низвергнуть и этого поработителя нашей земли, хотя уже и не собственной рукой, а мечом потомка-продолжателя – Дмитрия Донского.

По пути обратно из орды отравленный князь умирал, глядя на далекое поле – Куликово поле – перед собой. Мы с Павленко заставили для этой цели нашего святого воителя сделать по пути домой малый крюк в сторону против исторического маршрута, которым в действительности двигался из орды обратно Александр Ярославич, так и не доехавший до родных пенат.

Не моей рукой была проведена карандашом красная черта вслед за сценой разгрома немецких полчищ.

„Сценарий кончается здесь, – были переданы мне слова. – Не может умирать такой хороший князь!“»[441]

Финал со смертью Невского понадобился режиссеру не потому, что – вопреки мнению всемогущего редактора – даже «такие хорошие» правители умирают. Не должна была сцена смерти стать и картиной личного краха, как в эпилоге «Грозного»: Александр и впрямь мыслился как святой[442]. В зачеркнутых сценах разворачивался комплекс трагедийных тем – унижения князя-победителя, братоубийственной вражды служащих хану русских князьков (участвующих в отравлении Невского), несоизмеримости сроков жизни человека и масштабов исторического времени.

У Эйзенштейна Александр представлен героем историческим прежде всего потому, что осознал свою причастность к ходу истории, верно угадал его и с честью нес миссию: отстоять на родной земле свободу – в данном случае свободу национальную. Ледовое побоище – лишь этап в его подвиге, победа тактическая. Унизительное преклонение колен – тоже подвиг, «неслыханное самообладание и жертва всем, вплоть до самолюбия, в целях достижения и осуществления изначально положенного и возложенного»[443]. «Изначально», то есть как бы еще до рождения героя, на него возлагается задача, решение которой возможно только после его смерти. Готовность быть «звеном в цепи» обеспечивает победу стратегическую. Именно историческая стратегия определяла задуманный Эйзенштейном финал сценария «Русь» – лаконичные кадры победы над монголами под стягом с ликом Александра Невского[444].

Поначалу после сцены смерти Александра и перед кадрами победы Дмитрия Донского предполагалось траурное шествие с телом Невского по русским землям от Дона до Переяславля: как бы посмертный призыв князя к прекращению братоубийства на Руси. В 1937 году этот реквием и этот призыв звучали бы особенно актуально[445].

В эскизах к кадрам шествия режиссер сделал надпись: «Закатилось солнце земли русской». Это почти прямая цитата из некролога Владимира Одоевского на смерть Пушкина – она была у всех на слуху в год столетия гибели поэта. В фильме ссылка на нее обрела бы дополнительные значения. Имя поэта по святцам восходило к имени святого Александра Невского, канонизированного православной церковью. Однако не только имя, но и судьба поэта, его посмертная победа над временем связывается тут с историческим подвигом князя.

В режиссерских заметках упоминается и более лаконичный переход к эпилогу: умирающему на Куликовом поле Александру чудится звон мечей, топот и ржание конницы, клики воинов – не то воспоминание о Ледовом побоище, не то вещее предчувствие грядущей победы над ханом; и, как подтверждение пророческого видения, на экране должен был появиться стяг с ликом Невского над войсками Дмитрия, Мамай на кургане, тучи стрел и миражом пропадающий в степи поток коней[446].