Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

Как можно понять из цитированных выше «Мемуаров», Сталин, позволивший дать Эйзенштейну новую постановку после запрещения «Бежина луга» и лично редактировавший сценарий будущего «Невского», вычеркнул эпилог со смертью Александра потому, что сам боялся смерти. Иначе говоря, он явно идентифицировал себя с князем-победителем и ему наверняка хотелось получить «победную эстафету» непосредственно из рук Невского – без посредника, пусть и легендарного Дмитрия Донского…

Вынужденное изменение финала отрицательно сказалось на композиции и на стилистике всего фильма. Сугубо информативным стал пролог с Хубилаем. Драматургически изолированным оказался эпизод междоусобной драки новгородских «концов» (районов) на мосту (быть может, не столь уж случайно исчезнувший из уже смонтированного фильма после просмотра в Кремле).

Сюжет ограничился актуальной аллегорией отпора иноземной агрессии.

«Александр Невский» попал в серию «оборонных картин», как и предписывалось темпланом «Мосфильма». Он с честью сыграл свою роль, и цитата из Евангелия, слегка перефразированная для финальной сентенции героя («Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет»), стала одним из самых популярных лозунгов Великой Отечественной войны – «эпилога» к фильму в пространстве и времени самой реальности.

Замысел предлагал куда более сложное развитие сюжета и гораздо более многозначное его завершение.

Финал для фильма Эйзенштейна о Пушкине

«Трехэтапный» финал предполагался и для неснятого фильма о Пушкине – «Любовь поэта»[447].

Цикл финальных эпизодов начинался преддуэльным проездом Пушкина и Данзаса на Чёрную речку сквозь катание петербургской знати на островах. В фонограмму уже «вплетаются музыкальным подтекстом звуки пока отдаленного „Реквиема“ Сергея Прокофьева», но сам поэт представляется режиссеру спокойным, язвительно-веселым, даже счастливым: это час его освобождения от сетей интриг и цепей двора, час восстановления чести своего имени, час открытого боя с многоликим противником, принявшим в роковой момент облик Дантеса.

После лаконичного эпизода дуэли (рана – не на груди поэта, а в небе: «Кроваво-красный круг солнца. Без лучей») предполагалась сцена в доме на Мойке, куда приходит проститься с умирающим Пушкиным Екатерина Андреевна Карамзина. Тут завершалась основная фабульная линия, навеянная гипотезой Юрия Николаевича Тынянова о «потаенной» любви поэта к жене историка государства Российского. Предсмертное свидание с Карамзиной – торжество чувства, подвергшегося в юности осмеянию и сохраненного Пушкиным до последнего часа жизни.

Но завершить фильм Эйзенштейн хотел двумя «посмертными» сценами.

Одна из них была намечена конспективно:

«Полная чернота гроба, похищенного от отпевания и угнанного в ночь» и «Похищение тела. Встреча гроба на станции. „Какого-то Пушкина!“…»[448]

Источником этого эпизода была, несомненно, дневниковая запись цензора Александра Васильевича Никитенко от 12 февраля 1837 года:

«Жена моя возвращалась из Могилёва и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обернутый рогожею. Три жандарма суетились на почтовом дворе, чтобы скорее перепрячь курьерских лошадей и скакать дальше с гробом.

Что это такое? – спросила моя жена у одного из находившихся здесь крестьян.

А бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит – его мчат на почтовых в рогоже и соломе, прости господи, – как собаку»[449].

Сцена на станции была бы, вероятно, самой мрачной в кинотрагедии о Пушкине. Реплика крестьянина завершала бы тему одиночества поэта – среди светской черни и не понимающих его друзей, при неизвестности в народе, несмотря на всю прижизненную славу. Страх властей (суета жандармов) перед возможными общественными волнениями оказывался напрасным. Центральная сюжетная линия – конфликт национального поэта с российскими самодержцами – заканчивалась как будто победой царя.

Разумеется, режиссер рассчитывал на катарсис – надеялся на то, что нынешняя всеобщая любовь к Пушкину переведет страшную фразу крестьянина в посмертный триумф поэта. Тем не менее он намечает эпилог:

«Николаю докладывают о… Лермонтове» и «Ссылка Лермонтова».

Отметим попутно, что «Любовь поэта» должна была начинаться – после пролога в Царском Селе – ссылкой Пушкина на юг.