Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

«Формула» псевдосчастливых финалов пушкинской прозы с наибольшей ясностью видна в «Капитанской дочке» – в поразительном по горькой иронии эпилоге «от издателя». После сообщения о двойной «награде» Гринёву – освобождении от незаслуженного заточения и предсмертном дружеском кивке Пугачёва – и после известия о женитьбе Петруши на Марье Ивановне упоминается собственноручное письмо Екатерины II, висящее в «одном из барских флигелей». В этой застекленной реликвии как будто отражается «село, принадлежащее десятерым помещикам». Внимательному читателю остается лишь соотнести эту скромную деталь (знак весьма скудного «благоденствия») с устным заверением императрицы: «Знаю, что вы небогаты… но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние». В отличие от самозванца Пугачёва, многократно оплатившего свой «долг» Гринёву, Екатерина ограничилась письмом с оправданием невиновного перед ней Петра Андреевича и «похвалами уму и сердцу» Маши Мироновой. Рамка с царским автографом висит даже не в гостиной, а в одном из флигелей симбирского (явно наследственного – см. начало повести) имения Гриневых. Сквозь «счастливый» финал просвечивает безрадостная картина обманутых надежд и разорения.

Тот же принцип «двойной экспозиции» Пушкин применил и во всех «Повестях Белкина»: кропотливо и точно выстраиваемый в сознании читателя, ожидаемый им трагический финал не опровергается «устроившейся» судьбой одних персонажей (в большинстве случаев – ценой жизни или счастья других) – невероятный «хеппи-энд» выглядит как чудо наряду с другими, более привычными вероятностями.

Еще более сходны финалы в так называемых романтических поэмах Пушкина. Аналогичны даже фабульные развязки «Кавказского пленника», «Цыган», «Бахчисарайского фонтана», «Полтавы». Гибнут все героини: бросается в реку Черкешенка, насильственно утоплена Зарема, от ножа погибает Земфира, таинственно уходят из жизни Мария Потоцкая и Мария Кочубей. Одинокими, с «непоправимо растерзанными сердцами» остаются герои: Пленник, Алеко, Гирей, Мазепа – все убийцы своих возлюбленных и разрушители собственного счастья. Основное действие каждой из поэм завершают пейзажи: туманные горы в «Пленнике», ночная степь в «Цыганах», руины ханского дворца в «Фонтане», рассвет на Днепре в «Полтаве». Картина «равнодушной природы» как бы растворяет в себе трагическую коллизию финала.

Но конец действия – еще не конец поэмы. Каждой из поэм придан эпилог, и все эти эпилоги тоже построены по одному принципу. Их герои – сам Поэт, его Муза, иногда его Возлюбленная («летучая тень Девы» в «Фонтане», Мариула в «Цыганах»). В них тот же пейзаж, что и в развязке фабулы, но обрисован он совсем иначе: это пейзаж исторический, со следами древних и недавних потрясений, и на фоне его появляются или подразумеваются реальные персонажи русской и местной истории. И вряд ли случайно действие всех поэм происходит на относительно недавно завоеванных землях Российской империи: на Кавказе, в Крыму, в Молдавии и Украине, так и не забывшей о былой независимости. А затем трагический пейзаж истории становится лирическим – но к нему мы обратимся ниже.

Можно было бы ограничиться указанием на эти три типа финала, найденные Пушкиным для трех родов литературы, если бы два его произведения не завершались по «синтезирующей» формуле: «Евгений Онегин» (роман в стихах) и «Медный всадник» («петербургская повесть»).

Как в пушкинской прозе, трагизм фабульной развязки «Онегина» начинает проступать «второй экспозицией» сквозь внешнее благополучие судьбы Татьяны, сквозь окрашенное иронией описание любовных страданий Евгения. Он достигает полной отчетливости в последнем объяснении основных персонажей, когда высший нравственный закон торжествует победу над их «растерзанными сердцами».

Как в трагедиях Пушкина, действие обрывается на паузе, подчеркнутой звоном шпор, в момент, когда перед Героем разверзается пропасть между основаниями его жизни и основами бытия.

Наконец, роман в стихах, как все поэмы, венчается эпилогом (или, точнее, квазиэпилогом) – «Отрывками из путешествия Онегина», где на глазах читателя Герой, превратившийся в вечного странника по России, исчезает, чтобы уступить место Автору. В его размышлениях-переживаниях о дилеммах своей Музы (прежде всего – о противоречиях Мечты и Жизни, Идеала и Реальности) возникает яркая, явно идеализированная картина образа жизни Поэта и его друзей в Одессе. В полном (девятиглавом) варианте 1830 года у «Онегина» был, видимо, другой эпилог, еще более близкий к «поэмной формуле». Ибо то, что принято считать фрагментами десятой главы, напоминает именно характерную для завершений пушкинских поэм панораму реальных исторических событий, на фоне которых вымышленная фабула преображается в развернутую сюжетную метафору[452].