Этюды об Эйзенштейне и Пушкине

В «Медном всаднике» конец основного действия – непримиримый безмолвный конфликт Евгения и Всадника. После безумной ночной погони Кумира за Человеком, смятения во взоре и муки в сердце Героя, следует краткий эпилог, озаглавленный как «Заключение» (выделенное поэтом в беловой рукописи как отдельная часть поэмы, оно печатается почему-то без этого заглавия). Правда, обычные мотивы «поэмного» эпилога – исторический пейзаж, исторический герой, сам поэт и его творчество – на этот раз вынесены в пролог, тоже выделенный автором как «Вступление». Но основные мотивы этого обширного пролога «второй экспозицией» проступают сквозь картину «Заключения»: здесь тот же, что и в начале поэмы, ландшафт «берега пустынных волн», здесь вновь появляется бедный рыбак с неводом, только вместо чернеющих изб («приюта убогого чухонца») чернеют, «как куст», развалины «домишки ветхого», а вместо Петра, полного «великих дум», сначала появляется гуляющий в воскресенье безыменный Чиновник (в рукописи – Мечтатель), а затем – трагическим аккордом – возникает хладный труп «безумца моего», предаваемый земле «ради Бога»…

Итак, у Пушкина – художника, по общему мнению, «моцартианского» склада – мы тоже обнаруживаем определенную «формульность» финалов его творений.

Финалы голливудских проектов Эйзенштейна

У Эйзенштейна был цикл замыслов, в разработке которых обычная у него финальная формула оказалась перевернутой.

Сам режиссер очень дорожил этим циклом. В 1933 году, уже не надеясь на возможность поставить хоть один из фильмов данного цикла, он решил издать литературные материалы (сценарии и режиссерские заметки) своих не родившихся в начале 1930-х годов картин. В наброске «К предисловию для „Несделанных вещей“» он, в частности, писал:

«…тут еще будет случай обнаружить целую область „граней моего творчества“, для многих моих друзей вовсе малоизвестных. Начать с того, что весь голливудский „цикл“ планировался как трагедии крупной личности. Крупной личности в столкновении с обществом. Причем личности выше среднего масштаба: генерал Зуттер, черный император Анри с острова Гаити, Базиль Захаров.

Симметрично к ним возникал Клайд Гриффитс – фигура ниже среднего по характеру. Но „Американская трагедия“ виделась и отнюдь не трагедией Клайда, а фреской Соединенных Штатов avant tout ‹прежде всего›. Нота сверхчеловекости избранных героев вполне органична как ответ на безгеройность массовой фильмы, как мы ее установили в предыдущие годы творчества»[453].

Сборник непоставленных сценариев тоже не был опубликован, и Эйзенштейн вернулся к описанию своих «сверхчеловеков» в учебнике «Режиссура»: