Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии

Даже беглый взгляд на таблицу 5 позволяет заметить изменения оценок в отношении чеченцев, точнее, речь идет об изменении стереотипного восприятия их публичного образа в массовом сознании. Еще в 2010 году стереотипный образ чеченцев доминировал в группе «чужие», так же как и в 1990‐х годах: в 2000‐х эта группа характеризовалась показателями социальной дистанции выше 28 % негативных оценок, а у чеченцев в 2010 году вес негативных оценок был наибольшим и составлял 38 %. Но уже с 2018 года и по сей день этот образ сместился в массовом сознании на шкале «свои» — «чужие» в нейтральную группу «другие», измеряемую в интервале от 20 до 27 %. Эти перемены отражают общие изменения в российской этнополитической ситуации 2000‐х годов, когда «проблема мигрантов» оттеснила по своей остроте и актуальности проблему внутрироссийского этнического сепаратизма. В это время негативизм к чеченцам ослабел, а некоторые этнические группы, которым общественное мнение 1990‐х приписывало неистребимое стремление к сепаратизму (татары, тувинцы и якуты), вообще перестали быть заметными как в мониторинге конфликтных ситуаций по данным СМИ, так и в опросах социологов.

С 2006 года, со времен первого в России крупного городского межэтнического конфликта в карельской Кондопоге, мигрантофобия потеснила собой страхи перед этническими сепаратистами. Зоны межэтнической напряженности из республик переместились в преимущественно русские города, о чем свидетельствуют манифестации под националистическими лозунгами (Москва, Манежная площадь, 2010) и целая серия крупных городских волнений в Демьяново (Кировская область, 2012), Пугачеве (Саратовская область, 2013), Москве (Бирюлево, 2013) и Санкт-Петербурге (Апраксин двор, 2013). Пик мигрантофобии пришелся на 2011–2013 годы. На конец указанного периода она охватывала почти 81 % опрошенных[583]. Это беспрецедентно много для постсоветской России даже в сравнении с периодом чеченской войны.

Любопытно, что в это время произошло изменение в отношении к двум региональным группам мигрантов. В 1990‐х годах наибольший уровень негативизма россиян, граничащего с фобиями, притягивал к себе образ кавказцев (азербайджанцев, грузин, чеченцев), а в 2000‐х их место заняли народы Средней Азии (киргизы, узбеки, таджики).

Неожиданно для большинства экспертов волна мигрантофобии спала в крымский период (2014–2015). В это время опросы показали неожиданный результат: респонденты, казалось, возлюбили все народы мира, демонстрируя рост неодобрения лишь по отношению к двум из них — американцам и украинцам. Причины того, что украинцы, которые с 1990‐х по 2010 год возглавляли список «свои» (всего 13 % негативных оценок), переместились в 2015 году в группу «чужие» (22 %), понятны и не требуют объяснений применительно к условиям тех лет: присоединение Крыма к России и вооруженные столкновения на Донбассе. Западные санкции против Российской Федерации также хорошо объясняют ухудшение отношения к американцам — символу коллективного Запада, хотя негативные оценки в их адрес поднялись незначительно, с 19 до 21 %. Куда менее понятен неожиданный спад этнофобий по отношению ко всем остальным национальностям, фиксируемых социологическими опросами. При этом в 2015 году негативные оценки снизились в 2–3 раза по сравнению с 2010 годом[584]. Такой поразительной динамики не наблюдалось ни в один другой период постсоветской истории. Она мало связана с собственно этническими предпочтениями россиян и отражает скрытые за ней социальные и политические процессы, точно так же как и предшествующий подъем ксенофобии в 2006–2013 годах.

Так уже бывало в недавней истории. В канун распада СССР политические требования массовых движений в России и других союзных республиках были скрыты под маской экологических, культурно-фольклорных и лингвистических требований. В России же антимигрантские движения проходили одновременно с гражданско-политическими демонстрациями, а некоторые идейные лидеры националистических волнений на «Манежке» в Москве (2010) приняли участие и в оппозиционных политических акциях на проспекте Сахарова и Болотной площади в 2011–2012 годах. В этих условиях присоединение Крыма сыграло роль той «малой победоносной войны», с помощью которой власти многих стран гасят (или пытаются погасить) разгорающиеся народные волнения, а вертикальная консолидация населения вокруг властей отчасти усмирила горизонтальные этнические противоречия по линии «свои» — «чужие». Уже к 2016 году политические факторы, заморозившие на короткое время уровень ксенофобии в России, стали рассасываться, а негативные установки ожили и даже превзошли в 2018 году уровень 2010 года по отношению ко всем группам, за исключением чеченцев и евреев, негативизм по отношению к которым все же оставался ниже, чем был в 2010 году.