Это был я, Арти!

– Нет, нет, спасибо! Помощь не нужна, я нанял носильщиков. Правда, они безрукие, чуть не разбили на лестнице мою коллекцию, – Аркадий Борисович бросил гневный взгляд на виновато опустившего глаза человека, как раз ввалившегося в коридор с огромным фанерным ящиком. – Осторожнее, любезный, не уроните его во второй раз.

В голосе нового соседа вовсе не было любезности. Была лишь раздражённость и неприязнь, которую ему в этот раз не пришлось прятать. С челядью можно не церемониться.

Вечером вместе пили чай на кухне. Аркадий Борисович угостил всех шоколадными конфетами из коробки. Все хвалили эти конфеты, говорили, что вот же, умеют у нас, оказывается, такую красоту и вкусноту делать. А я не понимал, чем это таким конфеты в коробке лучше конфет с фантиками. По мне так наоборот, с фантиками лучше. А от коробки какой толк? Конфеты в коробке – это тоже немного обман. Конфет в коробке всегда меньше, чем, казалось бы, должно было в эту коробку поместиться.

Аркадий Борисович любезно улыбался.

– Берите, берите! – липким сиропным голосом предлагал он угощение. – «Красный Октябрь»! Ничего лучше во всей Москве не найдёте. Да что там в Москве, во всём Союзе!

Мама никогда не была в Москве, и потому упоминание столицы всегда вызывало в ней внутренний трепет и восхищение. Она, смущаясь, взяла одну конфетку. Перед тем, как съесть, долго рассматривала её, словно пыталась разглядеть на ней отсветы кремлёвских звёзд.

Мишке конфеты понравились. Он проворно сковырнул из коробки своими пальчиками сначала одну конфету, быстро сунул её за правую щёку. Тут же подцепил вторую, отправил за левую. Третью конфету зажал в руке, в рот она уже не влезала.

– Миша, разве так можно? – строго взглянул Хозяин. – Это очень нескромно и очень некрасиво.

– Ничего, ничего, – снова прыснул сиропом Аркадий Борисович, – пусть кушает. Славный мальчик!

И снова запахло враньём. Он вовсе не считал Мишку славным. И конфет ему стало жалко. И делился он ими не из добрых чувств, а по необходимости, считая это, по-видимому, неизбежной платой за расположение новых соседей к своей персоне. И Мишку теперь невзлюбил, поскольку его любовь к конфетам сделала плату несколько выше ожидаемой, а как раз Мишкино благорасположение Аркадию Борисовичу было нужно меньше всего.

Да и вообще весь он был какой-то двухслойный: внешне один, а внутри совсем другой. Даже одежда его была слоёная. Сверху – мягкий домашний халат цвета бордо с золотыми вставками и синим отворотом. Под ним – классические серые штаны с отутюженной стрелкой, белая рубашка со скрипучим накрахмаленным воротником, черные лакированные туфли на шнурках. Чопорность и высокомерие в мягкой домашней упаковке.

Но люди, в отличие от собак, чаще всего судят именно по упаковке.

– Какой приятный и воспитанный человек, – поделилась своим впечатлением Мама, убирая со стола. – И очень интеллигентный.

– Да, – согласился Хозяин, – на меня он тоже произвёл благоприятное впечатление. С соседом нам повезло.

Лишь Мария Фёдоровна изрекла многозначительное «Ну-ну», покачала головой и, пожелав нам спокойной ночи, скрылась в своей комнате. Может, она тоже чувствовала запахи? Ведь это она первой стала называть соседа не Аркадий Борисович, а просто Аркашка. Не сразу, конечно, а позже. Но всё же намного раньше, чем все остальные.

А Аркадий Борисович продолжал источать любезности и проявлять заботу о своих соседях. Он заботился обо мне, говоря, что такой большой собаке, как я, должно быть, очень плохо в городской коммунальной квартире, что мне нужна природа, воздух, свобода.

– Может, ему было бы лучше в деревне? – с заботливо участливым видом вопрошал он у Мамы. – У вас, случайно, нет никого в деревне? Нет? У меня двоюродная тётушка живёт в Вырице. Вот где был бы рай для Арти! Смотрите, если что, я могу устроить.

Мама, конечно, вежливо отказывалась. При Хозяине же Аркадий Борисович старался обо мне заботу не проявлять. Зато искренне переживал, что нашей семье очень тесно в одной комнате. Шутка ли, двое взрослых, ребенок, да ещё и собака. Большая, между прочим, собака. Говорил, что вот бы Мишке хорошо бы братика или сестричку. Но откуда ж взяться братику или сестричке в такой тесноте? Да и сон у собак чуткий, ночью, поди, и не пошевелиться из-за него, то есть из-за меня. Сон у меня действительно чуткий, но причём тут Мишкины братики и сестрички, я так и не понял.

О Мишке сосед тоже заботился.

– Вот знаете, – говорил он Маме, – никогда не угадаешь, что у животных на уме. Вроде ручной, добрый, а что-нибудь щёлкнет в его маленьком мозгу, он и цапнет. Хорошо ещё, если за руку или за ногу. А если за шею цапнет? Взрослого то сложнее, а вот ребёнка… Мишка ведь у вас ещё совсем мелкий, ему такой пёс, как Арти, запросто глотку перегрызть может.

– Что Вы такое говорите, Аркадий Борисович! – возмущалась Мама. – Наш Арти совсем не такой. Он никогда никого не укусит, а уж Мишку то тем более.