Это был я, Арти!

Она жила в нашей большой квартире. Не с нами, в своей отдельной комнате. Но она всегда была рада и мне, и Мишке. Только она одна называла меня Артаньяном. Это было очень непривычно, но мне нравилось. Увидев меня в общем коридоре она неизменно улыбалась и ласково произносила: «Bonjour, monsieur Artagnan! Comment ca va?». Никто больше так не говорил. Наверное, это был какой-то другой язык – ласкающий и журчащий. Она пускала меня в свою комнату и угощала конфетами. В знак благодарности я обычно вставал на задние лапы и поворачивался на них кругом. Это очень веселило и радовало Марию Фёдоровну.

Нет, я не любил конфеты. На мой вкус мясо гораздо лучше. Но их любил Мишка. Я относил конфеты ему. Он радовался, тоже чесал меня за ухом, с видимым удовольствием разворачивал сладость и засовывал ее себе в рот. Обычно всю конфету разом, целиком. Щека у него от этого топорщилась, он довольно жмурился, причмокивал и улыбался во весь свой измазанный шоколадом рот. А обёртку он отдавал мне. Я любил обёртки. Они так здорово шелестели на зубах, когда жуёшь. Я любил жевать конфетные обёртки, пока они хрустели. Потом, когда они размокали, я держал их лапами и рвал зубами на мелкие-мелкие кусочки. Это так весело – превращать фантик в целую кучу маленьких бумажек. Только Мама потом ругалась. Я делал вид, что мне стыдно и что я извиняюсь. Но на самом деле я-то видел, что это просто слова. Так, для строгости. По-настоящему она никогда не злилась.

Иногда, когда у меня оказывалась в зубах очередная конфета, а Мишки в этот момент не оказывалось дома, я начинал с этой конфетой играть сам. Я гонял её по полу, словно она живая, словно это моя добыча, которая от меня убегает, а я должен её поймать. Обычно заканчивалось тем, что конфета пряталась от меня под диван, откуда я уже не мог её достать. Там и оставалась.

Мария Фёдоровна знала, что я не ем конфет, что отношу их Мишке, но всё равно продолжала давать их именно мне. Может, ей просто нравился мой танец на задних лапах. Может, ей было приятно приглашать меня в гости, чтобы поговорить со мной на журчащем языке, который никто, кроме меня, не понимал. Может, ей просто не хватало живой души рядом, ведь жила она одна, а люди – они всегда слишком заняты, чтобы замечать, что кому-то рядом их не хватает. А я не был слишком занят, и я чувствовал, что нужен Марии Фёдоровне. Мы, собаки, чувствуем людей лучше самих людей. Я уже говорил об этом, но это так. Я знал, что Мария Фёдоровна была хорошая и что она меня любила.

А Аркадий Борисович не любил. Я это тоже знал. Аркадий Борисович появился в нашей квартире, когда я уже жил в семье. Я помню, как на лестничной клетке стало шумно, послышались шаги, возня, что-то вдруг загрохотало, потом кто-то на кого-то стал ругаться, а потом в дверь позвонили.

– Здравствуйте, меня зовут Аркадий Борисович, я ваш новый сосед, вот ордер, – с порога вывалил кучу слов человек в строгом пальто и фетровой шляпе.

Я залаял. Я не любил чужих, особенно тех, что ругаются. На лестничной клетке ругался тот самый голос, который представился Аркадием Борисовичем.

– Арти, фу! – остановил меня Хозяин. – Здравствуйте, очень приятно. Вы на Арти не обращайте внимания, он у нас пёс добрый, мухи не обидит. Уверен, Вы с ним подружитесь, когда поближе познакомитесь.

– Милый пёс, – изобразил на лице улыбку Аркадий Борисович. Но я сразу понял, что ничего милого он во мне не нашёл, и улыбка его была ненастоящей. Не только улыбка, он весь был ненастоящим. И пахло от него так же, неправдой.

У вранья есть свой запах. Любая собака это знает. Человек, который лжёт, пахнет враньём. Который боится – пахнет страхом. Это совсем другой запах. Он резче и сильнее. У вранья запах тонкий, немного сладковатый. Он неприятный, и от него слегка подташнивает. Иногда он настолько тонкий, что почти незаметен. Запах страха не заметить нельзя. Он пробивается сквозь одежду и бьёт в нос. Он тоже неприятный, но от него не тошнит. И злость имеет свой аромат. Тоже другой. И любовь, и радость… У всех чувств есть свои запахи. Вообще странно, что люди их не чувствуют. Как они понимают друг друга, не ощущая запахов чувств и эмоций? Ведь, если их не чувствовать, то очень легко обмануться, принять одно за другое. Для собаки потерять нюх – это всё равно, что ослепнуть или оглохнуть. А люди все время так живут, немного глухие и слепые, потому что не чувствуют запахов. Если бы чувствовали, то сразу, ещё тогда, поняли бы, что Аркадий Борисович не такой, каким хотел казаться. Но они не чувствовали.

– Милый пёс, – снова повторил новый сосед и бросил на меня злобный взгляд. Запах неприязни я тоже почувствовал. – Уверен, что непременно подружимся. Вы не могли бы показать мне мою комнату?

– Да, конечно. Вот эта дверь слева – ваша. Здесь у нас кухня, санузел. Давайте, я Вам помогу вещи занести, а потом введу Вас, как говорится, в детали нашего коммунального быта.