Это я тебя убила

– Смотри, погиб твой сад, и всюду виолы, ландыши, вербена и тимьян. Какая мерзость.

– О.

Я отомщу ей и за это тоже. За розу каждую свою, гвоздику, гиацинт.

– Смотри, в крови и руки, и лицо. Ее. Мои. Твои. Как руки эти хрупки…

– Как сердце успокоилось мое, что корчится король, что кровью истекает. Скажи…

А сложно это – овладевать другим и тело воле подчинять?

– О нет, ничуть, ведь много она прячет. В осколках самое себя, там много

И грез, и отражений, и надежд. Того, кем стала,

Кем стать могла бы, что могла б сказать.

Увидеть и почувствовать. Она

Меня не замечает вовсе. Скоро ей быть моей. И мы начнем. А он?

– Он крепче, крепче, чем казался, но

Меня он помнит. Помнит, ненавидя. Зовет – и я иду.

Они похожи в том. Похожи все, кто мертвецов своих лелеет.

Любя или хуля.

– Что на сердце его?

– И боль, и страх.

– Не жаль тебе его?

– Ничуть. Убьем еще двоих, а там…

– А там и срок придет девчонке

Стать королевой. На свою беду.

1. Кошмар наяву. Орфо

Ноги как чужие – еле держат, предательски дрожат. Со стороны кто-то мог бы подумать, что я боюсь, но, к счастью, мы одни. И, тоже к счастью, я пока слишком слаба, а вдобавок владею собой. Хотя мечтаю, просто мечтаю хлестко вскинуть руку и отправить этого ублюдка в полет к стене, впечатать в камни со всей силы, до хруста спины, и… и…

О горе мне. Я должна забыть эти порывы. Они недостойны принцессы. И волшебницы.

– Никто. Не давал. Вам. Таких полномочий, – чеканю вслух, облизывая сухие губы. Ровно посередине нижняя треснула, на языке омерзительный железный вкус. – Никто, кир Илфокион.

Он стоит прямо, но не навытяжку, вздернул подбородок, а вот трясучку победить не может, никак. Тоже ведь можно решить, будто испугался меня. И тоже неправда: просто не спал; уже несколько раз я замечала, как он нетвердыми руками стискивает гудящую голову, что-то бубня.

– Знаю, – бросает, будто плюет под ноги. – Знаю, принцесса. Но давайте начнем с простого: я остался без приказа. И сделал то, что счел правильным. В ваше отсут…

– Вы еще меня обвиняете? – Мои кулаки хрустят, я топаю ногой. Нет, определенно, ты сейчас у меня полетишь, если не заткнешься, полетишь, как… – Меня?! Да вы на меня посмотрите! – Картинно раскидываю руки, демонстрирую исцарапанные вены. – Цените уже то, что я прямо сейчас стою перед вами и наконец могу говорить, то, что я…

Он спохватывается: быстро, дробно стучит кулаком по фибуле, а потом еще и сгибается в поклоне, обрывая меня на полуслове этим изящным движением. Волосы качаются, глаза из-за них блестят настороженно, выжидательно. Да. Он сам все понимает. Понимает, что во многом не прав и что я могу броситься, но не бежит и не напирает по-настоящему. Уже заслуживает уважения.

– Да, принцесса, – говорит он, тихо вздохнув и распрямившись. – Да, не сомневаюсь, что здесь сыграло немалую роль ваше мужество. Признаться, мы все уже немного сомневались, очнетесь ли вы вообще, и не понимали, что делать, если нет.

Он вяло улыбается. Глаза полны страха, под ними огромные мешки. Я даю себе мысленную затрещину: так, хватит, хватит, ничего уже не поправишь. Пока ты, Орфо Каператис, мучилась кошмарными ночами и днями, а твой отец истекал кровью, окруженный перепуганными медиками, целериону, как и Сенату, подобало хоть что-то сделать, хоть для выяснения обстоятельств. Илфокион решил то, что решил. Патриции – даже кир Мористеос! – согласились, попросив лишь проявить дипломатичность. Что ж… учитывая, что прямо сейчас мы стоим не возле темницы, а возле большой светлой двери, пусть и в самой-самой высокой замковой башне, башне Волшебства, – дипломатичность проявлена. Насколько возможно. И все-таки…

– И вот я здесь. – Решаю не заводить по четвертому кругу гневные упреки. – И утверждаю еще раз: принцесса Клио не виновна. Как минимум она не умеет драться и не управилась бы с этой чудовищной перчаткой. Как максимум…

Боги, как максимум это самое безобидное создание, какое я встречала за последнее время. И которое, вот ужас, совсем не хочу терять. Ни в каком смысле, не только в политическом.