Это я тебя убила

Чувствую движение: она плавно скатывается с меня. Ложится рядом, осторожно разворачивает к себе, выжидательно смотрит: не «скажи хоть что-нибудь», но «дыши». И я утыкаюсь лицом в ее шею, снова чувствую запах волос, с глубоким вдохом обнимаю поперек спины. Я никогда, даже в десять лет, не плакал из-за этого. Но мне всегда хотелось вот так заслониться, просто уткнувшись в кого-то. Мы замираем. Ландышевая диадема сбивается набок, но я едва замечаю, я не ощущаю больше своего тела – кроме позвоночника, по которому Орфо водит пальцами. Она не может не чувствовать шрамов и там. Она сможет насчитать те же девять, если постарается. Первый удар пришелся на лопатки, второй – в грудь, когда я развернулся. Не в лицо. Лицо хозяину нравилось. Там, в Подземье, не то борясь с Монстром, не то пытаясь задобрить его, я иногда справлялся с тем, чтобы воскресить и поднять к самой крышке ледяного саркофага то или иное воспоминание о детстве. Чтобы Монстр увидел его, пусть даже зыбко. Чтобы почувствовал. Монстр рычал, голодно и громко. Монстр думал о том, как хотел бы показаться хозяину на глаза. Монстр ревел, а мне становилось чуть легче. В те минуты Монстр правда был мной.

– Скорфус действительно нашел способ немного… помочь нам, – говорю я, понимая: тех самых слов, взвешенных и взрослых, все-таки нет. Я не хочу ни рассказывать Орфо еще что-то о хозяине, ни повторять, что все это в прошлом и не стоит ни злости, ни боли: да, не стоит, но злость и боль есть.

Ее руки замирают. Она неуловимо напрягается, втягивает носом воздух, а потом все-таки отстраняется, чтобы видеть мои глаза. «Сейчас?» Я киваю. Пусть сейчас, если раны, зримые и призрачные, все равно не дают нам раствориться в ночи. Орфо снова опускает ладонь на мое плечо, пытается поправить диадему, но на этот раз я перехватываю ее кисть, отстраняю и снимаю слабо сияющий убор. Орфо не сопротивляется. Позволяет мне медленным, осторожным движением надеть диадему уже ей на лоб. Ждет, пока я нарушу молчание и скажу то, о чем, может, мы могли бы и догадаться сами.

– Если твоя проблема – я… я должен тебя короновать. Именно надеть на тебя венец. То, что ты примешь его из моих рук и по моей доброй воле, скорее всего, убедит богов в том, что мной ты прощена. Учитывая все прочее, риск твоей гибели почти исчезнет. Несмотря на мое состояние.

Пару мгновений между нами висит тишина, потом Орфо округляет глаза. Облизывает губы, как в полусне касается зеленого завитка слева от центра ландышевой композиции. Шевелит губами, смотря на меня – вопросительно, с надеждой, будто с каждой секундой пробуждаясь от плохого сна. Выдержка изменила ей. То, что все это время она продолжала прокручивать в голове картины собственной смерти, становится очевидным. Неуверенно, точно еще думает ущипнуть себя, она наконец говорит то, что мы и так знаем:

– Это будет просто. Коронуемый может выбрать кого угодно, не обязательно патриция или жреца. А у меня даже папы нет… – Орфо запинается, быстро поправляется, ее голос звенит злостью на себя. – Нет сейчас. Кстати, надо бы проведать его завтра утром…

Киваю, хотя едва ли это нужно: она говорит скорее сама с собой. Смотрит на мое плечо, словно боится поднять глаза – и прочесть на лице что-то плохое. Что-то… несложно догадаться что. Несложно, ведь я уже знаю голоса в своей голове, ведь я догадываюсь, что бы они закричали и завизжали, если бы могли найти и потревожить нас здесь.

«Ты не должен!»

«Оставь ее, и пусть она умрет!»

«Она не заслужила прощения!»

«Давай же, хотя бы спроси: “На что ты готова, чтобы я тебе помог?”»

Но голосов нет. Мы сбежали от них. Может, она права и поцелуи действительно работают – хотя бы иногда. И пока это так, я шепчу другое:

– Если ты доверишь мне это, я готов. Я все еще твой гаситель. Думаю, никто не возразит.

Она улыбается уголком рта, и в улыбке правда светится оно – облегчение. Я был прав. Теперь я поправляю на ней корону, потом медленно снимаю и, потянувшись вперед, водружаю на тумбу рядом с нами. Чистую от пыли. Темную, как монолитный камень. Пустую. Ложусь назад и смотрю Орфо в глаза, растворяюсь в синеве. Когда она подается ближе и снова нависает надо мной, полог ее волос еще темнее и жарче.

– Что ж, даже если это не поможет и я погибну… – снова она щекочет мои губы дыханием, – я сама бы этого хотела. Все почти как у Арктура. И Мариона.