Это я тебя убила

– Вот тогда и разберемся. – Она касается пальцем моих губ. А потом искры, слабые, но невыносимые, загораются в ее глазах, и она снова оказывается слишком близко. – Но я кое-что заметила, Эвер, и думаю, это важно, хотя, вообще-то, это сказал еще Скорфус, а я не слушала…

– Что? – Я удерживаю ее за плечо. Вспоминаю, что услышал от Скорфуса сам.

Но второй рукой она уже снова забралась пальцами под ткань моей рубашки. Там, где они касаются, будто расцветают огненные космеи.

– Поцелуи всегда работают. Ты кажешься таким расслабленным… со мной. Снова нет?

Я обнимаю ее в ответ прежде, чем нашел бы слова. Ткань туники не может скрыть жар ее тела; она сминается и слишком легко ползет с левого плеча, даже когда не ослаблена шнуровка. Все… просто? Достаточно просто, чтобы это могло немного подождать.

Я сам накрываю ее губы своими, и она отвечает, привстав на носки. Ей этого не нужно, мы почти одного роста, зато от движения ее качает вперед – а я невольно отступаю, увлекая ее за собой, врезаюсь во что-то лопатками, и это что-то деревянно грохочет. Дверца… шкафа? В ноздри бьет резкий цветочно-пыльный флер, я вдыхаю его, вздрагиваю и, резко открыв глаза, наконец понимаю, где именно мы оказались. Нет. Не может быть.

– Орфо. – Я отрываюсь от ее губ. Ноги подогнулись, спина все еще упирается в резную древесину, а Орфо немного нависает надо мной, комкая в пальцах отвороты рубашки.

Я поднимаю голову. Потолок зеркальный. А вокруг далеко не один огромный, украшенный резными фигурами сирен, сфинксов, змей и химер шкаф. Мы в эстесе ее матери. Наши силуэты там, наверху, темные и дрожащие. Одинокий, непонятно кем зажженный подсвечник у ниши почти не дает света – точно весь его крадет тайный ход.

Тревога заставляет вздрогнуть, нетвердо распрямиться. Орфо снова настойчиво целует меня, но отвечая, я шагаю вперед, сжимаю вместо ее бедер плечи, даже встряхиваю. Я не хочу быть здесь. Она чувствует мое напряжение, чувствует, что я толкаю ее, а не просто веду. Поэтому наконец прерывается сама и вопросительно смотрит мне в глаза.

– Это единственное место, где сейчас точно нет стражи. – Усмешка играет на губах, но в тот же миг меркнет. – Что случилось? Это лишь… покои.

– Наверное… – Мой голос хриплый. Я не могу справиться ни с тревогой, ни с тем, что она не может до конца затмить, – с желанием снова подхватить Орфо, поцеловать и перестать думать о темных шкафах и их мертвой хозяйке. – …это не то место, где тебе стоит провести последнюю ночь.

– Или наоборот. – Она, глядя все так же пристально, но уже чуть холоднее и хищнее, поводит головой – волосы, из которых давно исчезли заколки в виде птиц и оливковых веток, рассыпаются густым водопадом. – Может, мне давно пора забрать это место себе. Может, это шаг, который сделать стоит. И я знаю, как начать.

Она говорит твердо, мрачно – а я не понимаю, что в ее глазах. Решимость, может, даже ярость – но не только. Я поднимаю руку и отвожу прядь с ее виска. Она скользит ладонями по моей груди, легонько гладя, будто успокаивая, но по дрожи в пальцах я понимаю: успокоиться нужнее ей самой. Она действительно думает об этом. О каком-то реванше. О каком-то одной ей понятном способе показать мертвой матери: Ты проиграла. Теперь все будет иначе.

– Может быть. – Я вовсе не уверен, что она действительно не права. – Но точно ли сейчас?

Она все-таки отстраняется, отступает – но не спорит. Смотрит несколько секунд, словно чего-то ожидая или что-то решая, и наконец вдруг, легко обогнув меня, идет к шкафам. Это почти танцующее движение похоже на те, которыми она завораживала в саду и от которых я не мог оторвать глаз. Я снова видел слишком ясно, видел, как если бы стоял рядом, но у меня не было сил даже бояться этой зоркости – как не было раньше, пока Орфо, хрупкая и величественная, шла по углям. И идущая по углям, и танцующая пирриху, она замкнула на себе весь мой мир. В те минуты я хотел одного – чтобы у нее все получилось и чтобы она вернулась. Невредимой. Улыбающейся. Я чувствовал себя почти как в детстве, когда на нее падало какое-нибудь испытание, которое она блестяще выдерживала. И одновременно совсем иначе – потому что мечтал поцеловать ее, нет, о намного большем – глядя, как она изгибается в танце, как запрокидывает голову и как ищет украдкой мой, именно мой взгляд.

Я не противился, беря у нее гранат, я повторял себе, что… люблю ее? Даже когда голоса меня нашли, даже когда зашептали, сжав виски злобным визгом:

Она не упала! Не сгорела!

Я хватался за виски раз за разом, я представлял на своей руке когтистую перчатку, а голоса – уродливыми чудовищами, подобными мне же. И я прогнал их, окончательно прогнал. Надолго ли?