Это я тебя убила

Не здесь. Меня пробирает дрожь, причины которой я даже не могу понять. Наверное, это дрожь надежды, но почему тогда на словах «не здесь» я снова думаю о том, что эта ночь все-таки может стать для меня последней? И начать ее я хочу не с разговоров.

Я снова пью. Эвер тоже. С облегчением замечаю, что еды на его тарелке стало чуть меньше.

Музыка опять играет, и некоторые гости уже ушли туда, на притоптанную траву, чтобы нестройно, но взявшись за руки, танцевать, больше не ловя чужой ритм. Я сплотила их. Ненадолго, но сплотила. Рикус, Ардон и Клио, встав, тоже идут вдоль серой угольной дорожки, и их пальцы переплетены. Никто не кажется сейчас ни расстроенным, ни напряженным.

Может, все не зря. Даже если завтра для меня все кончится, они будут помнить, что я до последнего старалась сближать людей. Как папа.

А не стравливать их, как мама. И Лин.

8. Темная комната, запертая изнутри Эвер

Гости не спешат расходиться, но, похоже, Орфо все равно. Она оставляет сад без оглядок, ее ладонь крепко сжимает мою. Я едва замечаю, как мы преодолеваем прохладный холл с фонтаном, лестницу, несколько дозоров. Наверное, мы увлеклись: все вино, моя кровь сама неотличима от вина. Его вкус и на губах, оно победило вкус земли и пепла, мне стало легче. Мне почти хорошо, и я хватаюсь за это чувство, зная, как скоро оно меня покинет.

За этаж до жилого Орфо ныряет в возникший будто из ниоткуда коридор, узкий, темный и без окон. Наверняка тупиковый – он идет под странным углом, ничем не украшен: ни статуй, ни картин, ни гобеленов. Я даже не знаю, куда он может вести, что там за помещения. Малая библиотека? Хранилище подарков, которые королевской семье не пригодились и которые в праздничные дни будут щедро раздаваться народу? Иатрия, в которой медики Плиниуса берут некоторые снадобья, чтобы не спускаться вечно на служебные этажи?

Стены голые, от камня веет сыростью – я чувствую это, когда Орфо прижимает меня спиной к одной из них. Ее руки, обвившие мою шею, ее губы, прильнувшие к моим, наоборот, горячие – и винный запах с тонкой волной граната, яда и малины захлестывает меня сильнее. Наконец это окончательно происходит – тиски в моей груди ослабевают, уходит тошнота. Прямо сейчас я верю: все еще может быть в порядке. Даже мерзкое ощущение, со вчерашнего дня мешающее мне есть, может уйти. Рвота камнями ведь ушла. Разве нет?

Я обнимаю Орфо за пояс, притягивая ближе, отвечаю, быстро делая почти игривый поцелуй глубже, настойчивее: я устал держаться, устал делать вид, что она не сводит меня с ума все сильнее. Меня. Не монстров. Она рвано выдыхает. Кусает уголок моей губы, словно прося еще мгновение промедления, – и делает незаметное движение рукой возле моей головы. Там, кажется, был подсвечник-дельфин… и она его повернула. Стена за мной приходит в движение, пол кренится, и мы оба оказываемся в совсем глубокой, совсем ледяной темноте.

Орфо не дает мне прерваться, глухо смеется в губы.

– Тише, не пугайся…

Ход. Ну конечно, опять. Она знает их наперечет и хочет попасть куда-то, обойдя стражу. На миг думаю, как неосмотрительно, учитывая все, что вокруг нас происходит, оставлять такие лазейки доступными… Они хороши для нас, пьяных и потерявших ненадолго осторожность. Но еще лучше – для наших возможных врагов.

Я хочу сказать это, но в голове туманится, когда уже Орфо оказывается у стены, в этом холодном мраке. Ее пальцы впились в мой ворот, другая рука скользит по спине под рубашкой, я ничего не вижу – и может, поэтому хуже контролирую себя. Я не осознаю, как перехватываю ее бедра и легко приподнимаю. Как целую снова в губы, потом в шею, остро понимая, как мешает мне одежда, как я хочу содрать ее с нас обоих. Она снова обнимает меня одной рукой, пальцы другой запускает в волосы, сжимая их ровно до той боли, которая не способна напомнить о дурном. Хозяин хватал их не так. Тянул до хруста шеи, словно проверял на прочность. Орфо знает, как потянуть так, чтобы тысячи приятных мурашек бежали по позвоночнику и чтобы я почти задохнулся. Чтобы следующий мой поцелуй пришелся ниже, чтобы губами через тунику я почувствовал: после пиррихи, где-то между нашими тостами и побегом, она избавилась от бинтов, перетягивавших грудь. Я заставляю себя прерваться, чуть отстраниться, справляюсь с желанием сквозь ткань прихватить твердый от холода или нетерпения сосок губами и тихо спрашиваю:

– Хочешь короноваться со сломанной ногой?.. Я могу тебя уронить.

Мы фыркаем. Даже это напряжение между нами, тягучее и темное, легко обращается игрой. Мы знаем друг друга слишком долго и помним другими. Мы никогда не любили тот самый театр, о котором говорили с физальцами. Это в театре, особенно мыльном, скользкий пол, плесень, сырой воздух, а порой и ползающие вокруг жуки и змеи не мешают Большой Страстной Любви. Может, все это не помешало бы и нам после такой дозы выпитого, но…

– Не хочу. – Она нехотя освобождается, спрыгивает на пол, тянет меня за собой. – Пошли. Только не упади, твоя сломанная нога мне тоже не нужна.