Это я тебя убила

Похожий на полумесяц помост с оркестром раскинулся справа от угольной дорожки; перед ним – ровное, свободное от цветов травянистое пространство. Здесь поместится человек сорок, но сейчас их намного меньше… пятнадцать? Двадцать? Никого из физальцев, зато те два симпатичных игаптянина здесь; здесь почти вся делегация Хиды; здесь Орлиное Ребро в Белом Песке и двое его соплеменников помоложе – но с ними понятно, красный народ обожает танцы, у них танцуют все и по малейшему поводу, вплоть до обильного дождя. А вот моим подданным участвовать в пиррихе не позволено. Они могут лишь наблюдать.

Скорфус меня оставляет, напоследок пожелав пободрее крутить задом. Остальные тоже отстают, и вот уже нас разделяет пять шагов, десять, пятнадцать. Я останавливаюсь перед самым помостом. Надо мной льется сменяющаяся мелодия – поднимается волной. Становится все более нервной, рваной. Гости смотрят на меня, и на миг снова кажется то, что испугало меня утром.

Мне восемь. Моя мать развязала войну. Толпа ненавидит меня.

В мелодию врывается особенно испуганная струнная трель: пора. Я поднимаю меч так, чтобы он разделил мое лицо пополам, а потом – когда струны невидимой лиры словно рвутся и ее затмевают несколько более басистых кифар – делаю плавное круговое движение клинком, рукой и всем телом. Финни очерчивает меня искристой спиралью. Лиры снова поют: кружись!

Враги будто взяли меня в кольцо, но этим вихревым, порхающим взмахом я могла бы снести головы всем им. Не могу – потому что врагов нет. Мелодия уже звенит и стучит, веет гулким ракушечным ветром, подхватывает меня – и ноги сами знают, как ступать, а руки – какие пассы делать. Я перестаю чувствовать вес Финни, вообще сливаюсь с ней, как не всегда сливаюсь даже в бою. Она продолжение моей руки; росистая трава – продолжение моих усталых ног. Все так просто: под нисходящую мелодию припасть на колено, под взлетающую – потянуться вверх, будто враг крылат или будто я хочу разрубить луну. И снова взмахивать мечом, чертить им невидимые узоры, выгибать спину. И украдкой радоваться, что на меня не надели платье.

Струнные звенят и спорят, сетуют и смеются. Духовые зовут в бой, кастаньеты из устричных раковин отмеряют шаги. Я кидаюсь вперед. Падаю, как трава под ветром. Так же распрямляюсь.

За мной следят, встречая вздохами некоторые пассы. Ни одно движение не ускользает от гостей, толпящихся там, ближе к пепельной дорожке. Я не пытаюсь вовлечь их, я понимаю, что они не приблизятся, боясь моего оружия, – и, как многих, пирриха в какой-то момент повергает меня в транс, вытеснив даже тоску. Из-за отца, с которым мы должны были разыгрывать сражение-танец вдвоем. Скрещивать клинки, обходить друг друга, украдкой соприкасаться свободными руками, а в конце – обменяться оружием, красиво подбросив его в воздух.

Его нет. Поэтому я танцую так, словно он мог бы видеть меня.

Когда я снова вспоминаю, что не одна, когда на очередном развороте смотрю на гостей, они уже двигаются. Им не позволено прибегать к оружию, дипломатическая пирриха проще: люди берутся за руки, люди вторят моему шагу и расцепляют пальцы ровно тогда, когда нужно повернуться. Поначалу – и снова, так всегда – все довольно нелепо, потому что кое-кто выпил уже много и путается в ногах, а кое-кто просто неловок. Для коронуемого это тоже испытание – не сбиться самому, не засмеяться, видя, как кто-то с кем-то сталкивается или даже падает, пытаясь за ним поспеть. Наоборот, нужно намеренно чуть замедлиться, следуя за музыкой. Так я и делаю – и постепенно ритм заражает людей. Мой ритм, моя сила – все это сливается с их ритмом и их силой, они быстрее и увереннее поднимают спотыкающихся, слаженнее повторяют за мной повороты и шаги – даже когда опускаются на колено или тянутся вверх. И их все больше. Они выходят из-за столов. Я словно управляю маленькой армией. Самой странной, самой разномастной армией на свете. Целым миром.

Я смотрю на них – через расстояние. Снова кружусь под взмывающую музыку, сосредотачиваюсь, осторожно приближаюсь еще на два-три танцующих шага и веду Финни вперед – так, чтобы искры с ее клинка долетели до ближайших гостей. Они оседают на волосах и нарядах. Кто-то издает удивленный возглас, кто-то даже пятится, но танец не прерывается. Я не решаюсь приблизиться еще, чтобы точно никого не задеть. Новый взмах меча – и искры сыплются сильнее, белые, голубые и лиловые. Словно я сбиваю с неба звезды.

Маленькая девочка из Ийтакоса смеется, кружась со своим седым дедом. Орлиное Ребро величественно и грациозно вскидывает руку к луне. Клио, Рикус и Ардон, успевшие появиться в толпе, крепко держатся за руки и тоже поднимают их слаженной волной, а потом припадают на колено вместе с прочими гостями; музыканты, словно все разом, решили порвать струны, разбить кастаньеты и отдать духовым раковинам весь воздух…

Значит, это финал.

Я запрокидываю подбородок, подбрасываю меч и, когда он падает, ловлю его уже острием вниз. Он почти касается моих ключиц. Он пронзил бы меня, как кинжал пронзил мать.