Это я тебя убила

Мы плетем венки молча и справляемся довольно быстро. Все-таки это не совсем плетение, как с ромашками или одуванчиками: между собой мы скрепляем ветки жесткими побегами вьюнов. Скромные белые, лиловые, розоватые цветы украшают лиственную зелень. Сладковато-свежие запахи мирта и лимона успокаивают. В свои венки Эвер добавляет немного дикой земляники – это делают те, кто хочет попросить у мертвых и богов прощения. Я вплетаю в свой несколько морских виол – это делают те, кто задается вопросами без ответов.

Скоро мы покидаем рощу. Санктуарий встречает нас прежним раскаленным светом, от которого Эвер, к счастью, уже не испытывает таких мучений. По крайней мере, идет он легко, не спотыкаясь и даже не потупляя головы. Скорфус обгоняет его по воздуху и, деловито велев: «Сюда, двуногий, сюда», указывает верное направление. Санктуарий Гирийского замка не так огромен, как общегородской, расположенный куда севернее. Но все равно здесь легко заблудиться из-за того, насколько древнее это место и сколько мертвецов здесь лежит. А вот с «детьми героев» просто: они рядом, на дальнем краю, где утес снова плавно идет вниз, сменяясь пустырем, заросшим крупными бледно-желтыми маками. Сами «герои» там же, семьи отец разлучать не стал.

Могилы прибраны, камни чистые – видимо, слуги недавно были здесь. Но Эвер задерживается возле каждой: не просто украшает венком, какое-то время еще и сидит, коснувшись ладонью высокого белого камня. Я молча стою над ним. Не скрыть: я злюсь от мысли, что он действительно просит прощения у этих четверых. Может, потому что это не имеет смысла: вряд ли тот, кого ты убил, правда простит тебя, наверняка он давно стал кошкой или бабочкой и забыл, кто ты. А может, потому что ребенок внутри озлобленно шепчет: «Не унижайся, Эвер, они виноваты сами». Ребенок ли? Ребенок как раз отправил Эвера в Подземье за то, что он сделал. Но если эти слова шепчет взрослая, будущая королева, все ведь еще хуже.

В венке Кирии больше всего миртовых цветов. Он пышнее и шире остальных, в то время как само надгробие меньше других, и подвесить венок на верхние края камня не получается. Цветочно-лиственное кольцо обвивает его и падает на сухую землю, а Эвер снова замирает в этой печальной позе: голова склонена, спина ссутулена, ладонь касается выбитой надписи.

Кирия Ераклис. Была столь же сильна, сколь и красива.

Я поджимаю губы, вспомнив, как эта «красивая и сильная» осаждала Лина. Она ведь первой сблизилась с ним и только потом привела свою компанию. В компании этой, ожидаемо, не было больше девушек, Кирия не делилась вниманием. Девушки появились позже, но и тогда она яростно теснила их. Она теснила даже меня, родную сестру Лина. Могу только вообразить, что она почувствовала, когда заметила своего настоящего соперника. Когда Эвер…

– Он нравился тебе? – напрямую спрашиваю я, раньше, чем осознала бы, что решилась.

Спина Эвера напрягается, но он не шевелится.

– Нет. Никогда. Мне не нравятся мужчины.

Сразу понял, о ком речь. Очевидно, думали мы сейчас про одно и то же. Я всматриваюсь в его белокурый затылок, в худые широкие плечи, пытаюсь снова очертить в мыслях спину под рубашкой – и борюсь с горечью. Я не удивлена. После всего, что с ним делали, к мужчинам, да и к людям в принципе, у него должно остаться стойкое отвращение. Но хотя бы с кем-то он его преодолел, научился улыбаться и заботиться, и это удивительно. Удивительнее только, что Лин…

– Мой брат к тебе… – начинаю нервно, глубоко вздохнув, готовая к чему угодно. Эвер медленно встает.

– Нет. Конечно, нет.

– Как тогда ты понял? – Голос отчего-то садится, и в этот момент Эвер оборачивается. Он смотрит так пристально, что я немного отступаю. Я готова к вопросу: «Куда ты лезешь?» – я его заслужила.

– Это всегда видно, так или иначе. Даже если ты ничего себе не позволяешь. – Уголок рта Эвера вдруг дергается в улыбке. – Чтобы показать свое… расположение, иногда достаточно смотреть, например. Не обязательно залезать к человеку на колени, как делала Кирия.

– О боги! – усмехаюсь и я, хотя это скорее брезгливая усмешка: меня подташнивает, стоит вообразить Лина не то что лезущим к Эверу на колени, а даже просто берущим его за руку. Не знаю почему, ведь любовь между мужчинами и между женщинами у нас не редкость. – Прекрати. Пожалуйста.

Эвер кивает без промедления. По глазам видно, что и ему в тягость этот разговор. Он протягивает руку, молча прося отдать венок из лимонных побегов и виол. Я подчиняюсь.

– Идем к нему.

Киваю и веду его за собой, мимоходом глянув вниз, на маковый пустырь. Скорфус носится там как бешеный: у него особая любовь к этим чудовищным цветам, которыми людям даже запрещено украшать венки. Не меньше он любит налопаться бабочек, десятками кружащих над крупными мясистыми головками. Я маки не выношу, и пахнут они тяжеловато. Будто смертью.

– Мы уходим к королевскому участку! – кричу я, чтобы этот невыносимый кот нас все-таки не потерял. Он задирает морду, но присоединяться к нам не спешит. Ну и хорошо.