Это я тебя убила

Ворча уже невнятно, Скорфус поднимается и идет искать какое-нибудь любимое вьюнами солнечное пятно. Хвост стоит укоризненным столбом, но что я могу сделать?

Как существа, в жилах которых течет кровь богов, фамильяры условно бессмертны, то есть живут столько, что по нашим меркам это вечность. А вот убить или покалечить их так же легко, как людей и обычных животных. Скорфус боится смерти – мы никогда не говорили об этом, но я чувствую его страх. Возможно, поэтому он так вцепился в меня, когда я принесла его с берега: я напоминаю ему о спасении из волн. И, возможно, поэтому же он теперь так старается спасти меня: встает мысленно на мое место, думает, будто мой страх столь же силен. Он ошибается. Смерть и так год за годом ходила со мной рядом, продолжает ходить, разве что чуть-чуть сузив круги. Я не хочу умирать и очень даже не отказалась бы занять трон, но куда сильнее я хочу просто не ранить папу и не подвести Гирию. Это не страх. Это стыд. Я не знаю, что с ним делать, он просто есть.

Я оборачиваюсь и украдкой смотрю на Эвера, аккуратно срывающего тонкие побеги мирта. Они тугие, жесткие, с ними не помешал бы нож, но срезать или рубить что-либо в Святой роще запрещено. Все руками, посторонние предметы только поранят тебя самого.

– Давай помогу. – Бросив на траву свою стопку, я иду к нему и пригибаю ветку, особенно густо покрытую белыми цветами. – Все-таки у тебя четыре венка.

– Спасибо, – помедлив, отвечает он. По лицу пляшет резная тень, но бирюза глаз кажется от этого лишь еще более глубокой. Свою ветку он не удерживает, она молниеносно устремляется вверх, хлестнув его по щеке. – Ох! Мне правда не помешает помощь, пальцы не слушаются.

– Скоро пройдет. – Вроде Скорфус это обещал. – Это из-за…

– В том числе перчатки, да. – Он снова поднимает руку со следами отека, медленно поводит ею перед глазами, точно до конца не веря увиденному. – Наверное, драться ею я уже не смогу.

– Добудем или закажем новую, – выпаливаю я. Невольно впиваюсь в дерево, мну жесткие мелкие листья с нервозностью, которой не скрыть. – Даже лучше…

– Я не совсем об этом. – Он поводит рукой перед глазами еще раз, облизывает губы и привстает на носки: ветку, на которую он нацелился, не достать так просто даже с его ростом.

– А. – Сосредотачиваюсь на своей, обрываю самые гибкие зеленые отростки. – Да, понимаю, ты прав… Ну и ладно. Ты и мечом неплохо владел.

Мы неловко замолкаем. Я сосредоточенно смотрю только на ветки, обдираю их остервенело и, наверное, не слишком уважительно – но мне нужно куда-то направить энергию. Не будь деревья священными, я использовала бы волшебство и сбила бы пару десятков лимонов. Но моя сила здесь – такой же «посторонний предмет», как нож или серп, и скорее обернется против меня, поэтому я просто терзаю дерево, стиснув зубы. Эвер работает куда нежнее.

Любимое оружие гирийцев – меч и хлыст. Кто-то даже умеет работать ими одновременно – наверное, это удобно, когда ты дерешься с несколькими противниками, находящимися на разном расстоянии. Большинство, включая меня, меч и хлыст все же чередуют, даже если древко второго сделано из металла, – такие я видела у мамы и у нескольких командующих отца. А вот сам он предпочитает секиру, оружие более старое и более подходящее его могучему сложению.

Эвер всегда был из тех, кому проще в ближнем, максимально ближнем бою. Может, поэтому выбрал редкое, но довольно мощное оружие. Когти его перчатки сродни когтям росомахи, только еще длиннее; вонзенные в плоть, они почти не оставляют шанса выжить. Хлыстом он тоже овладел хорошо. Я одобряла его выбор и понимала: и возможность удержать дистанцию, и смертоносность при ее нарушении необходимы ему на случай, если я нападу. Из каждого гасителя делают отличного бойца именно поэтому: его шансы убить взбесившегося волшебника, как правило, высокие. Впрочем… в прошлый раз у Эвера ведь ничего не получилось.

Не получилось. Ведь он и не пытался. Просто стоял перепачканный кровью, просто смотрел и не мог защититься даже от моих криков, не то что от волшебства. Я швырнула его к стене, точно надоевшую куклу. И вдавила в нее, словно насекомое, хотя никогда не убивала насекомых. Удивительно, но… я правда осознаю это только сейчас. Он не пытался спасти свою жизнь ничем, кроме слов.

Я выпускаю ветку – и она улетает, осыпав меня вонючими белыми цветами. Наверное, я цепенею: тут же Эвер настораживается, пригибает две ветки, разделяющие нас, и спрашивает:

– Что такое?

– Ничего. – Это можно разве что прочесть по моим губам. Сглатываю и повторяю громче: – Ничего. Задумалась.

Эвер неотрывно рассматривает меня, и пару секунд я с ужасом гадаю, не прочел ли он мои мысли. Монстр, в которого он обратился, умел проникать в разум и находить воспоминания, которые затем делал своим оружием. В Подземье я не слишком волновалась: надеялась, может, волшебство меня убережет. Куда беззащитнее я оказалась теперь, когда никакого дара у него нет, зато в глазах тлеет столько тоски и боли, что моя память просыпается сама. Нужно отвлечься.