Это я тебя убила

Она словно выглядывает из засады – максимально странно, учитывая, как она выглядит. Снова стрелки, в этот раз жирные и длинные. Серебряные оливковые ветви в ушах и на шее. Прическа из мудреных кос, оплетающих голову. Ну конечно, она ведь с торжественного ужина. При мысли, что притащила еще Скорфуса и Клио, становится нехорошо. Может, вообще не стоило отзываться, а может, следовало запереться. Но я просто киваю.

– Привет.

Дальше повисает неловкая тишина, в которой я снова тру глаза, приподнимаюсь на локте, наконец, сажусь. Прислушиваюсь. Ветер утих.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец спрашивает Орфо, все так же держась за створку одной рукой. Пальцы, унизанные кольцами, тихонько барабанят по резной древесине. – Папа сказал, ты сегодня не спустишься.

– Да, не хочу, – отвечаю максимально коротко, чтобы дать понять: причины я предпочту не объяснять. – Нормально, намного лучше, чем утром и днем.

– Хорошо. – Она все же открывает дверь шире и предстает передо мной во весь рост – в золотисто-медовом платье или, может, слишком длинной тунике, в мягких туфлях, с перекинутым через вторую руку коротким багровым плащом. – А я вот… почти в наряде одалиски, как видишь. И пришла все-таки узнать, не голоден ли ты.

Она отсылает к утреннему разговору – предельно неловко. Там что-то было про завтрак в постель, шутка с очевидным двойным дном, но молчу я не поэтому. Простой вопрос ставит меня в тупик. Я не отвечаю две секунды, три, пять и все это время прислушиваюсь к себе, резко осознавая, что еще со мной не так. Голоден? Я… не понимаю. Я будто не до конца чувствую тело. Днем я осознал, что замерз в воде и кости ломит, только когда мы уже из нее вышли и отошли достаточно далеко. Просто понял, что все это время мои пальцы почти не гнулись, на обеих руках. Просто услышал, как Скорфус сказал: «У тебя губы синие, двуногий».

– Наверное, – говорю я, вспомнив одно косвенное подтверждение: обед мы пропустили. – Но это не проблема, я пройду на кухню коридором для слуг или дождусь, пока кончится пир…

– Он не кончится в ближайший час-два, – обрывает Орфо и поясняет: – Клио заслушалась нашим стеклянным оркестром. И подбила многих танцевать. Она очень любит танцы.

– А ты… – начинаю, но осекаюсь. Она легко угадывает продолжение, усмехается:

– Да, а я по-прежнему не люблю. Не знаю, слышал ли ты, но в старые времена было правило «не прикасайся к партнеру – только кончиками пальцев к кончикам пальцев». Одно из немногих, которые боги потом отменили, ну, когда люди научились вести себя поприличнее и не распускать рук. Думаю, мне бы это подошло.

– Мне тоже. – Осознаю, что улыбаюсь, только когда улыбка уже на губах. И когда глаза Орфо меняют выражение. Она словно хочет добавить что-то, но только кусает губы и повторяет первый вопрос, забыв, что я уже ответил:

– Так голоден? – Но это не все. – Не хочешь ко мне? Я велела накрыть мне в комнате. Сказала папе и Клио, что болит голова и завтра трудный день.

Все это она выпалила сбивчиво, но глаз не опустила. Теперь комкает подол одной рукой, другой щиплет себя же за запястье. Добавляет:

– Можем отрепетировать завтрашнюю… историю. Ну, чтобы точно обойти законников.

– Я примерно понял, – нахожу наконец силы ее перебить. – Я довольно плодотворно поговорил со Скорфусом. Я понимаю, какую именно картинку вы хотите им нарисовать. Думаю, я справлюсь. Это же нормально, что у меня будет минимум воспоминаний, как Монстр…

Поглотил меня. Стал мной. Или я – им.

– Да. – Она кивает, опускает руки, но смотреть не перестает. По лицу пробегает что-то похожее на тик. – Да, конечно, это нормально. Тогда, может… – она колеблется, облизывает губы, – просто поужинаем вместе? На кухне приготовили сырные пирожные. Много сырных пирожных. И их я тоже взяла.

– Сырные пирожные, – тихо повторяю я. Звучит хорошо, и совсем смутно, но я все-таки чувствую голод. – Здорово.

– Так пойдешь? – Она снова касается двери. Медлит. Добавляет: – Или если… в общем… – глубоко вздыхает, снова растягивает губы в улыбке, – ну, если не хочешь, одалиска тебе их принесет. Знаю, тебя бесит мой юмор, но это не завтрак, это ужин. Это не считается.

Она волнуется – ужасно. Я мог бы понять это, еще когда она стала щипать себя за руку, но по-настоящему осознаю только сейчас. Снова оглядываю ее с головы до ног. Быстро опускаю глаза: мне все еще сложно видеть ее настолько взрослой. Слышать ее новый голос, ставший ниже и мелодичнее; понимать, что да, это на ее тело, облепленное мокрой туникой, я сегодня… смотрел, и в этом не было ничего предосудительного, ведь она больше не маленькая и тоже смотрела на меня так. Уверен: не проведи я четыре последних года там, где провел, перемены в ее облике и поведении не показались бы мне такими головокружительными – не понятно даже, в плохом или хорошем смысле. Я видел бы, как это происходит. Я лучше понимал бы почему. А может, они случились бы иначе, все-таки Скорфус…