Это критика

        И эта кропотливая работа по созданию собственного литературного поля вызывает тихое восхищение. Особенно поражает способность Бавильского читать все, что выходит. Я если один какой-нибудь роман современного российского автора одолею, потом полгода гоголем хожу, героизм собственный перед собой ношу на вытянутых руках. А Бавильский действительно все читает: прозаиков, поэтов, драматургов, мемуаристов. Еще и в классику заглядывает. За переводами следит. Теоретиками не брезгует. Фильмы смотрит. В театре разбирается. С Олегом Куликом беседует о прекрасном, и тот его не кусает, наоборот, виляет хвостом. А все одно: никто не верит. Вот что значит родиться не в свое время.

Дмитрий БАК

4.09.2003

        Михаил Эдельштейн: Дмитрий Петрович, как вы, историк и теоретик литературы, пришли в критику?

        Дмитрий Бак: На то был целый ряд причин. Казалось бы, между теорией литературы и литературной критикой - огромная дистанция, не дистанция даже, а пропасть. Можно издать пять академических монографий и не уметь написать одну яркую критическую статью. Тем не менее, путь из литературоведения в критику чрезвычайно привлекателен, им прошли многие. Историк литературы имеет дело с явлением, которое уже оценено, поставлено на полку. У него не возникает вопроса: «хорош или плох», например, тот или иной роман Достоевского? Актуален ли он для сегодняшнего читателя? Для нынешней ситуации? Для современных повествовательных практик? Историк литературы реконструирует то, что уже состоялось, критик живет внутри живого процесса, он свидетель и участник формирования тех или иных «устоявшихся мнений», пытается, по мере сил, на этот процесс влиять. Когда-то я у Лидии Гинзбург прочел фразу, которая меня потрясла. Буквально так: «не только бактериолог не должен любить, но даже ботаник может не любить цветы...» Дальше, понятно, следовали слова об исключительном положении критика: он заинтересован не только в результатах исследования, но и в его предмете. В литературоведении мне этого всегда не хватало - личностного отношения, возможности первому дать оценку, которая запомнится, станет «своей» для многих. 

        Есть и другой момент. Один мой приятель, классный русист-древник, говорит: «Легче заниматься теми писателями, кто уже не может ответить на критику». И это тоже очень важно. Критика - это слово, которое мгновенно достигает того, о ком ты пишешь. Это совершенно иная ответственность, тебе может ответить и сам автор, и его «единоверцы».

        М.Э.: Вы сейчас говорите только о себе или же вы видите в таком движении от академических штудий к критике какую-то тенденцию?

        Д.Б.: В 1980-е гг. состоялся мощный десант литературоведов в критику. Это ведь явление в значительной мере социальное. Многие из тех, кто в советские годы обитали на более комфортной и менее рискованной историко-литературной территории и не шли на площадку журналистики, поняли, что пришла наконец пора высказаться. Многие шли в критику, журналистику в поисках хлеба насущного - в этом тоже ничего зазорного нет. В генерации критиков, прошедших школу академического литературоведения, самые яркие имена - Андрей Немзер и Александр Архангельский. Это люди моего поколения, коллеги и единомышленники, к чьим мнениям я всегда с интересом прислушиваюсь.

        М.Э.: Но они, в отличие от вас, практически ушли из литературоведения...

        Д.Б.: Нет, почему же, Немзер и студентам преподает литературу очень увлеченно, и публикует историко-литературные статьи, по-прежнему содержательные и даже, быть может, более живые и яркие, чем прежде, когда он еще не был критиком. А Архангельский написал несколько прекрасных учебников для школы. Так или иначе, все мы люди с общей судьбой, по крайней мере, я так думаю.