Это только ступени

Петя, скрючившись на соломенном тюфяке в углу казармы, которой стала бывшая школа, сквозь дремоту прислушивается к разговору офицеров. В помещении прохладно, хотя печного угля вокруг — навалом. Каменноугольный же район. Но тепло уходит сквозь щели. Школа давно не ремонтирована. Парты пошли на растопку.

Петя нашёл здесь учебник древней истории. Наугад открыл, увидел тему — спартанцы. Всё правильно, это про них. Третий месяц они, Корниловцы и Марковцы, держат здесь позиции своих Фермопил.

Здесь — это в Донецком бассейне, мрачном царстве рудокопов. Особо жутко здесь по ночам. Ветер непременно найдёт какую-нибудь плохо закреплённую железяку и начинает ей скрипеть, действуя на нервы.

Ночью из казарм лучше не выходить. Местные жители повально сочувствуют коммунистам. Это вам не казачьи станицы Кубани и Ставрополья. Здесь марксизм пустил корни уже давно. Привлекательная идея — все здешние заводы и шахты, железнодорожные станции, склады и пакгаузы, весь уголь, доломит, кварцит и ещё бездну полезных ископаемых — взять в свои, крепкие мозолистые рабочие руки. Хозяева, те, на чьи деньги всё строилось и облагораживалось здесь почти столетие — более не нужны.

Хитры большевики. Дают рабочим и шахтёрам звание «передового класса», льстят их самолюбию. Действительно, куда сейчас без угля поедешь, без железа? Да только, если победят, отберут всё это себе, оставят рабочих с носом. А пока, воюй пролетарий, гибни за Интернационал!

Красные неделя за неделей накатываются на позиции Добровольцев и Донцов. Оставляют убитых и раненых, но к ним уже льётся, как из бездонной бочки, пополнение. А к добровольцам — маленьким ручейком. Куда больше выбывших — и по смерти, и по ранению, и по болезни.

Петю кусает вошь. Сильно чешется. Он знает, что расчёсывать нельзя, ведь вши — переносчик сыпного тифа. Но попробуй тут не почесаться? Петя напрягает силу воли. Офицеры между тем продолжают свой бесконечный разговор.

— Как думаете господа, куда пойдём дальше, на Киев или на Москву?

— Сначала здесь надо победить.

— Так победим. Вот красные закончатся и победим.

Смех. Кто-то подбрасывает в печь поленце. За окном гудит, скрипит, скрежещет.

— Интересно, почему красные так не жалеют свою пехоту? Лезут и лезут? Ни стратегии, ни элементарной тактики?

— Так им народ не жалко. Всё в топку революции. Я читал их брошюры. Они же не за Россию воюют, а за интернационал. Русский народ для них — дрова для мирового пожара.

— И как это объяснить народу? Вот этим вот шахтёрам?

— Так уже поздно что-либо объяснять. Раньше надо было. Да и неграмотные они. При царе-батюшке их толком не научили. Народное образование…

— А я считаю, господа, что в этом-то и кроется ошибка. Мужик то и раньше необразованный был. Зато набожный. Молился и ни о каких революциях не думал. А тут научили его читать, писать… Всякие доброхоты, «хожденцы в народ», интеллигенция. Вот вам и результат.

— Скорее недоучили. Если бы научили как следует, революции бы и не было. Нет же в Англии, к примеру, революции? Потому как там все грамотные, и дураков нет.

— Бывают вполне грамотные дураки. От этого никто не застрахован.

Петя вздохнул. Такие разговоры — почти каждый вечер. Тщетная попытка объяснить, почему одни русские люди воюют с другими, да ещё и с диким остервенением.

Недавно под Ольховаткой был убит их командир, полковник Булаткин16. Ему не было и тридцати. Между прочим, герой Великой войны, георгиевский кавалер. Бойцы его любили. Но в суматохе боя отошли, не забрали тело.

Позже, когда вновь отбили село, оказалось, что Алексей Семёныч был вначале ранен, пытался спастись, большевики его окружили, он отстреливался. Убили, зачем-то искололи уже мёртвого штыками, бросили труп на улице, где каждый проходящий со злобою пинал его. И так покуда не нашёлся смельчак, священник, что тайком его похоронил.

Выкопали, сладили гроб, завтра везти в Ростов, хоронить с почестями. Это хорошо, но в душе боль. В плен никто сдаваться не хочет. Лучше последнюю пулю в лоб.

Пете завтра выпало сопровождать командира в последний путь. Вновь увидеть дом. Отогреться. Ксения… Любит ли она ещё его? Или конец?

За окном окончательно темнеет. Уплывают голоса спорщиков. Пете снится сон, яркий, горячий.

Будто бежит он от красных, а кругом степь и укрыться негде. Но вот показывается зев шахты. Он вбегает туда, мчится по тёмному коридору. Какие-то руки вырастают из стен, пытаются задержать. Он рубит их шашкой, невесть как оказавшейся в руке.

Впереди свет. Он вбегает в пещеру и видит…отца Афанасия. Тот стоит на коленях и молится, смежив веки. А на стене — Лик Христа, нарисованный углем. Петя тоже хочет помолиться, но его бросает в дрожь, он словно оцепеневает, не может вымолвить ни слова.

Отец Афанасий открывает глаза, и страшным утробным голосом говорит:

— Докопались до преисподней, выпустили диавола! Не могу сдержать, силы на исходе. Молись со мной! Не можешь? Что, совсем, смотрю, позабыл Бога? Ушёл от него, убежал, скрылся? Ничего, ничего, скоро Он сам за тобою явится.

В ужасе и липком поту Петя просыпается. Сердце отчаянно колотится.