Это только ступени

Вокруг уже все спят. Лишь сосед недовольно шепчет:

— Что ты раскричался, спи спокойно! Одна радость, поспать — и той лишают.

За окном продолжает скрипеть на ветру железо. Словно гигантский чёрт проводит своим когтем по земле. По истерзанной земле Донбасса. И не видать ей отныне покоя.

Петя вновь погружается в забытьё. Теперь ему снится дом. Чистый, прибранный. Но пустой.

2.

Снова Ростов. Пока держится холод. Промозгло. Сыро. Бельмо солнца пробивается сквозь серые рваные тучи. У громады Александро-Невского собора17 кучкуется народ. Какое-никакое, а зрелище! Внутри отпевают павших.

Петя стоит в карауле у гроба их командира, полковника Булаткина. Стоит в шинели, с чёрными, марковскими погонами. Молодой русоволосый священник с кадилом в одной руке и молитвенником в другой читает положенный молитвенный чин. Его слова доносятся до Пети словно сквозь вату. Его лихорадит, ломит, тело не слушается. Петя понимает, что болен. Но, собрав всю волю в кулак, держится, вглядывается в суровые лики святых на стенах. Шепчет свою молитву, одними губами, просит стойкости. Только бы достоять до конца, не опозориться, не упасть!

Отпевание завершается. Гроб с телом выносят на улицу, погружают в дроги. Равнодушные зрители молча кутаются в шубы. Остальные спешат по своим делам. За собором, ниже к Дону, шумит Новый базар. Петя с улыбкой вспоминает историю с духами для Ксении. Ищет дерево, прислоняется, садится. Его бледное лицо и поза наконец привлекают внимание. Над ним склоняются, спрашивают. Он едва шепчет: «Всё в порядке». И впадает в забытьё.

Дальше — снова шахты, лабиринты, тянущиеся к нему руки. Снова та же пещера, но отца Афанасия в ней нет. Вместо него — красные черти в чёрных кожанках, скалятся, пытаются уколоть его вилами. Петя отмахивается шашкой. Падает. Черти хохочут, раскрывают под ним люк. Он падает в бездну. Какое-то время длится полёт. Тьма здесь не всегда тьма, иногда в неё врывается тусклый свет. Тогда он видит знакомые лица. Вот Корнилов, вот Марков. Вот убитый им красноармеец, другой, третий. Вот отец, такой, как на фотографии. Что-то кричит Пете, машет рукой.

Пете кажется, что он падает всё ниже, но здесь нет понятий «верха» и «низа». Какая-то тонкая рука с гигантской ладонью вдруг подхватывает его и останавливает полёт. Петя разглядывает кружевной рукав, силится вспомнить, где он его видел. Рука медленно, очень медленно поднимает его вверх. Становится светлее. Потом внезапно пальцы разжимаются, и он вновь летит в бесконечные пропасти, пока та же ладонь вновь не поймает его. Так повторяется раз за разом. Сколько? Петя разучился считать. Когда рука вновь тянет его вверх, он отчаянно пытается разглядеть, чья же она.

Наконец до него доносятся слова. Кажется, это молитва. «…И изба́ви от неду́г и го́pьких боле́зней…». Кто-то молится за него. Он уже больше не падает, а прочно покоится на ладони. Ему мягко и тепло. Он окончательно засыпает в этом странном сне.

Петя открывает глаза. Яркий свет. Он жмурится и вновь открывает. Чувствует своё тело. Слабость. Не может пошевелиться. Пробует. Кажется, удаётся! Рука. Пальцы. Он слышит голос.

— Ксения Павловна! Ксения Павловна! Кажись, твой очнулся!

«Ксения? Павловна?»

Над ним склоняется сестра милосердия в белом платочке, обрамляющем бледное личико. Петя его узнаёт.

— Ксения! — еле шепчет он.

— Петенька, Петя! — говорит она ему так нежно, так славно…

По её впалым щёчкам катятся слёзы.

— Очнулся, значит! — это уже другой голос, постарше. Крупная женщина кладёт свою тяжелую ладонь ему на лоб.

— Жар спал. Всё, теперь пойдёт на поправку. Организм молодой. Справился.

— Я… был… болен?

— Ага. Тифом. Сыпняком. Косит он вашего брата. А всё потому, что вшей расплодили. В бане надо чаще мыться!

«Где же там возьмёшь баню?» — думает Петя и улыбается про себя.

Ксения тоже кладёт свою тонкую, почти невесомую ладонь ему на лоб. Пока ладонь проплывает перед глазами Пети, он разглядывает её тщательно, каждую линию, каждую прожилку. Он узнаёт эту ладонь.

— Сколько я уже здесь?

— Недельку, как тебя принесли от собора. Всё это время был сильный жар. Но теперь всё позади…

— Ксения… Это ты там за меня молилась? Я слышал…

— Молилась, Петенька! Только как ты мог слышать? Я про себя молилась. Решила, что если не отмолю тебя, значит…значит…

— Что значит?

— Значит Он не слышит. Или Его вовсе нет!

— Он есть! И ангелы есть! И ты — одна из них!

— Да, Петенька, теперь я верю. И не разуверюсь уже. А ты, если хочешь, поспи ещё. Не утомляй себя.

Петя не ответил. А только продолжал любоваться её лицом, самым прекрасным лицом на свете. От неё исходил чистый и мягкий свет, и ему стало хорошо, так хорошо, как не было уже давно. Что-то мягко толкнулось в сердце, разлилось по телу. Петя чувствовал тихонько вливающуюся из неведомого источника силу, и одновременно накатывающую дремоту. Он закрыл глаза и, сладко зевнув, уснул.