Это только ступени

Теплота понемногу возвращалась в сердце юного марковца. Уже казались страшно далёкими боевые будни: крики команд, клацанье затворов, стрекот пулемётов, густые цепи атакующих красных, разрывы шрапнели, ледяной степной ветер и грязь, павшие и умирающие на руках боевые товарищи.

— Не двигайтесь, улыбайтесь, сейчас вылетит птичка!

Вспышка. Какая-то умиротворяющая благость мирной жизни вылетела вместе с «птичкой» и словами фотографа и обняла своим тёплым дыханием Петю. Теперь его умом овладела всецело мысль о предстоящем визите к Вериным. Нужно было сделать покупки. В кармане шинели лежали тридцать рублей — его скромное месячное солдатское жалованье. Из них целых пять рублей нужно было отдать фотографу.

4.

Набегав по городу несколько вёрст, Петя оказался дома, где застал маму и незнакомую женщину, беседующих за чаем. Мама представила Петю своей новой подруге, Галине Дмитриевне, «артистке московских театров», высокой и стройной светловолосой женщине средних лет, обладательнице необычайно красивого и мелодичного голоса, который, казалось бы, шёл у неё прямо из сильно выдающейся вперёд груди.

— Ах, молодой человек, да вы просто писаный красавец! Такой юный, а уже офицер! А какой на вас великолепный мундир! Лейб-гвардеец, да и только! Успех у женщин вам просто гарантирован! — засыпала он комплиментами смущённого Петю. Он так бы и простоял столбом посреди комнаты, с зажжёнными румянцем щеками, если бы мама не усадила его за стол и не поставила перед ним тарелку супа. Ел Петя нехотя, чувствуя себя словно под обстрелом со стороны этой женщины, продолжавшей выражать восхищение всему белому воинству, воплощённому сейчас в его, Петином, лице.

— Ах, мальчишки, мальчишки, отважные юнкера! Я помню вас на московских улицах в семнадцатом. Как смело вы грудью встретили эту ужасную толпу наглых проходимцев и каторжников, ошибочно названную «народом». Это же не может быть русским народом? Русский народ набожен, благообразен, честен, добропорядочен! Я же всю жизнь прожила в Москве и знаю, о чём говорю. Не думайте, что я вращалась в каких-то там аристократических салонах! Нет! Я бок о бок стояла с русским народом на службах, толкалась на ярмарках, заглядывала в глаза нищим на папертях, видела этот народ со сцены. Он прекрасен! А большевики — это инородцы, чужаки! Он открыли тюрьмы и выпустили на волю себе подобных! Они вооружили их винтовками и велели убивать Россию и всё святое в ней! Они устроили в Первопрестольной холод, голод и жуткий террор. И только вы, вы — стоите у них на пути!

Петя поднял глаза и увидел её перст, украшенный золотым колечком с изумрудом. Им она указывала на него, а глаза при этом святились каким-то лихорадочным блеском. Но он не разделял её воззрений. Он-то как раз хорошо знал, что стотысячная армия, против которой они воевали на Кубани и в Ставрополье — вовсе не состояла из каких-либо инородцев, прилетевших с Луны, а была почти сплошь этим самым народом-богоносцем. Она была русским солдатом и русским рабочим, одурманенным и озверевшим. Он хотел было ей возразить, но засомневался в своём умении красиво изложить эту свою мысль и не огорчить при этом даму. Поэтому он из вежливости буркнул, что он, мол, вовсе не считает себя героем, опустил глаза в тарелку и продолжил трапезу, имея желание побыстрей отделаться от этой высокопарной маминой подруги.

Галина Дмитриевна продолжала, между тем вещать, а точнее, мелодекламировать на тему ужаса большевицкой оккупации Москвы, затем в своём монологе плавно перешла на искусство. Петя понял, что в нём как в собеседнике она и не нуждалась.

— Ах, ваш милый провинциальный Ростов меня приятно удивил! Такой культурный город! Такая благодарная публика! Никогда бы не подумала. Кстати, пятого января я выступаю в театре Асмолова6, занята в спектакле по пьесе Чехова. «Три Сестры», вы же, конечно, раньше ходили? Конечно, Антон Павлович же ваш земляк! Но только в исполнении нашей труппы это нечто особенное! Поверьте! Сходите, не пожалеете!

Наталье Ивановне было стыдно признаться новой подруге, что она в жизни ни разу не была в театрах. Но от Галины Дмитриевны она слышала, что им там требуется опытная швея, для пошива театральных костюмов. Это сулило заработок, и Наталья Ивановна горячо заверила подругу, что непременно пойдёт.

— Вы пойдёте, Пётр?

— К сожалению, я не могу знать, буду ли я в городе или где-то ещё. Возможно, опять на фронте, — коротко, по-военному отчеканил Петя.

— Ну конечно, вам надо быть на фронте! Бить этих большевиков! К лету я так мечтаю вернуться в очищенную от них Москву, услышать перезвон её колоколов, горячо помолиться в храмах, и конечно, вернуться на подмостки Художественного театра!

— Лично приложу все усилия, чтобы так и было, — серьёзно ответил Петя, вставая из-за стола. — Мама, через час я иду к Вериным.

— Иди, сынок. Мы ещё поболтаем с Галиной Дмитриевной. Надо ещё многое обсудить. Ты купил им что-то в подарок?

— Да, мама, я купил кое-что. Немного шоколадных конфет, турецкий табак для Павла Александровича, и духи для Ксении.

— Духи?