Это только ступени

— Если честно, то я тебе, Петя, завидую! Да, да, не удивляйся! Нам, Донской армии, похвастать нечем. В октябре нас побили под Царицыным. В декабре немецкие войска оставили Украину, и на нас снова начали наседать красные, уже с северо-запада. Нас было пятьдесят тысяч! Сила! А сейчас — вполовину меньше, а фронт стал в два раза длиннее. Много дезертиров. Не знаю, удержим ли фронт? А я торчу здесь, в запасном полку. Ждём отправки, а она не наступает. Люди маются от безделья и пьют. Чёрт знает, что происходит! При этом, замечу, атаман наш Пётр Николаевич Краснов делает всё возможное! Но ему приходится очень трудно.

— Так наша армия скоро будет здесь! — обнадежил друга Петя. — Вместе разобьём большевиков. Мы количества не боимся. Они воюют плохо.

— Напрасно ты так думаешь! Знаешь, Петя, у меня в голове многое не укладывается. В Царицыне против нас воевали не только их полуграмотные главари, вроде какого-то рабочего из-под Луганска, Ворошилова, и грузинского каторжника Сталина, но и Генерального штаба генерал-лейтенант Снесарев9! И он, говорят, не один такой! Многие генералы служат большевикам. У них они зовутся «военспецы». И воюют на совесть! Вот как такое может быть?

Петя сразу не нашёлся, что ответить. Для него все красные были врагами. Он достаточно насмотрелся на их зверства на юге, на убитых и запытанных ими пленных, на растерзанных женщин, на замученных священников. Он был в Пятигорске, на месте расстрела заложников, приехавших «на воды» поправить своё здоровье, среди которых были несколько престарелых генералов, отказавшихся воевать за красных. Остальные были штатскими, и вся вина их состояла в том, что они занимали высокое положение в прежнем обществе. Это у красных называлось «классовой борьбой». Поэтому Петя не забивал себе голову лишними разсуждениями, твёрдо зная, что «либо мы их, либо они нас».

— И их побьём, Гоша. Военспецов этих. Предатели они, вот и всё. Шкуру свою сберегают.

В это время в дверь позвонили. Вошёл Павел Александрович, мрачнее тучи. Но, увидев Петра, обрадовался, одарил его крепким рукопожатием и удалился в спальню переодеваться. Елена Семёновна принялась расставлять блюда: соленья, гуляш, пирог с лебедой, пирог с капустой. Пироги были «с пылу с жару». У голодного Пети рот наполнился слюной, но все ждали главу семьи. Наконец он вышел, в свежей белоснежной рубахе. Налил себе из графина настойки, плеснул и Георгию. Петя разлил шампанское. Ксения от алкоголя отказалась, у неё в фарфоровой чашечке дымился травяной ароматный чай. Пете стало неловко. Пить он не умел и не любил. Но в походе приучился согреваться из походной фляги глотком-другим разведённого спирта. Поэтому уже считал себя алкоголиком и падшим человеком.

— Хочу вновь поднять тост за на скорейшее окончание войны! Естественно, нашей победой! — провозгласил Павел Александрович, и резко опрокинул содержимое лафитника себе в рот. Поморщился, но лицо его при этом разгладилось и посветлело.

Все принялись за еду. Петя смотрел украдкой на Ксению. Она ела мало и продолжала грустить, кутаясь в шаль. Ему отчаянно захотелось развеселить её, а потом обнять и обогреть.

— А позвольте, расскажу вам смешную историю? У нас в полку есть один солдат, из наших немцев, Людвиг. Храбрый солдат, педантичный. Как-то, после особо тяжёлого перехода, назначили его в караул. Вот стоит он, значит, в карауле. А мы обходим посты. На улице холод, ветер воет как стая волков, а он стоит прямо, только голова как-то странно наклонена вбок. Подходим ближе, видим — так он спит! И даже похрапывает. Представляете? Стоя, с винтовкой на плече — спит! Унтер наш, Иван Ильич, тихо так ему говорит: что ж ты спишь…и дальше было непечатное слово. Так Людвиг от того слова вдруг встал навытяжку, грудь выпятил, голову выпрямил, — а сам продолжает спать и похрапывать. Только когда унтер на него крикнул, он проснулся. Вот бывает же так!

— Так это же немец, с ними всё понятно, — усмехнулся Георгий. Они службу даже во сне видят. Насмотрелся я на них в Ростове…

Дальше беседа потекла сама собой. Петя распаковал гостинцы, смущаясь, протянул Ксении духи. Она приняла, растрогалась, произнеся еле слышно одними губами: «Спасибо вам, Пётр,» — и тут же отдала маме. Елена Семёновна принялась тщательно рассматривать флакончик, открыла и втянула в себя аромат. Наступила длинная пауза. Петя стал ни жив, ни мёртв.

— Пётр, — наконец произнесла Елена Семёновна, — вы меня удивляете. Такой королевский подарок, откуда? Это же Убиган! Я таких духов не видела с четырнадцатого года, и тогда они стоили баснословных денег! Ну-ка признавайтесь, это что, трофей? Вы ограбили какую-то несчастную даму? — в тоне её сквозила дружеская смешливая нотка, но Петя принял всё серьёзно, вспыхнул.

— Это подарок подруги моей мамы, она артистка московского театра! Как вы могли подумать, что я какой-то мародёр? — выпалил он дрожавшим голосом.

Все принялись наперебой утешать Петю, Елена Семёновна пыталась оправдаться за неудачную шутку. Пете же хотелось немедленно уйти, или провалиться сквозь землю. Он взял себя в руки.