Это только ступени

В обширном зале ресторана гостиницы «Большая Московская»12 яблоку было негде упасть. Все столики были густо облеплены посетителями, между ними сновали многочисленные официанты. Ресторан считался одним из лучших в Ростове, и публика здесь столовалась соответствующая — цвет российской буржуазии, нашедшей здесь безопасную пристань после бурь революции и гражданской войны. Война продолжалась где-то там, на севере, а владельцы гостиницы и ресторана изо всех сил старались воссоздать картину прежней, порушенной жизни. Изысканность блюд и напитков поражала воображение, равно как и цены. Но посетители не особо скупились на расходы, заедая и заливая свою печаль и смутное предчувствие того, что всё это — ненадолго. Со сцены звучала лёгкая музыка, которую играли полдюжины музыкантов. В углу сцены примостился гитарист, сонно бренчавший ритм и полузакрытыми глазами созерцавший пространство на полу возле своих ног.

Это был никто иной как Миша Одессит (или Михай Трансильванский, как его величала сцена). И он был необыкновенным музыкантом обыкновенного ресторанного оркестра. В оркестре он скромно играл в ритм-секции, аккомпанируя сменяющим друг друга певцам и певицам. Иногда, в паузах между куплетами, его тонкие смуглые пальцы выдавали вдруг что-то неуловимо быстрое, чтобы вновь сжаться в аккорде. Публика на это внимания, как правило, не обращала. Но стоило часам пробить полночь, Миша преображался. Он гордо выходил на сцену один, садился на простой табурет и извлекал из гитары такие звуки, что бывшие свидетелями его бенефиса музыканты долго не могли закрыть от удивления рта. Миша не только играл как Паганини, но и пел, своим негромким мягким баритоном вызывая бурю чувств и гамму настроений. Он пел и играл томные цыганские романсы, лихие венгерские песни на мотивы чардаша, протяжные молдавские дойны, грустные песни украинских кобзарей, витиеватый еврейский клезмер. Оказавшись в Ростове, он выучил и несколько казачьих песен, импровизируя на гитаре в стиле стародавних лирников. Большая часть посетителей к тому времени уже расходилась и разъезжалась по «нумерам», и Мишу слушал небольшой круг почитателей его таланта, к коим можно было отнести также изрядно перебравших господ и дам, ночующих головой на столе или всеми своими телесами — под столом.

Сколько себя помнил, Миша был в дороге. Со своим табором, где родился, он кочевал между Дунаем, Днестром и Тисой, обучаясь игре на гитаре у многих цыган, пока не окреп и не понял, что музыка и только музыка должна его кормить. Тогда он перебрался в город. Потом в другой, в третий. Он смутно помнил свою мать, красивую тонкую женщину с густыми чёрными волосами и большими весёлыми глазами. Отца он не помнил, зато помнил всех своих учителей. Старые кэлдэра́ры13 не переставали удивляться его таланту и качали головой: ах, какой лэутари14 растёт!

Сейчас он находится в очередном городе, временном прибежище, подобном стоянке цыганского табора. В Ростов его привёл случай. В Одессу пришли большевики и Мише вовремя удалось сесть на пароход. В пути он развлекал команду песнями. Так бывало часто: когда наступали плохие времена, и смерть подбиралась близко, судьба всегда вручала Мише коня, повозку, поезд или пароход и шептала: пора тебе в путь, ром, ты засиделся!

В городах Миша продолжал совершенствоваться в игре. За гитарой он просиживал часами, изобретая новые ходы, ногой отстукивая ритм. До него донеслись уже слухи о джазе — свободной музыке свободных людей, родом из Америки. Он мечтал однажды там оказаться, и решил, что Ростов — удачный перевалочный пункт. Ведь его порою называли «Русским Чикаго». Впрочем, публика здесь не слишком отличалась от одесской. Иногда Мише казалось, что он никуда и не уезжал.

Свою должность гитариста в местном оркестрике Миша получил случайно. Причиной его счастья было несчастье его предшественника. Бедолага неудачно зашёл не в тот дворик. А там какие-то злодеи не только обчистили его карманы, но и разбили гитару и вдобавок сломали ему пальцы на левой руке. Мише было непонятно и дико слышать эту историю. Ну взяли вы деньги, зачем ломать человеку пальцы, да ещё и музыканту? Впрочем, ему объяснили, что это, скорее всего, дело рук большевиков из местного подполья. Несчастная их жертва просто отказалась на них работать. Это многое объясняло. В Одессе большевики вели себя не лучше. Их крайне раздражала культурная публика, они её по каким-то причинам ненавидели, а вот по каким — Мише было невдомёк.

Миша старался избегать тёмных переулков и подворотен. Он любил свет и пространство, и грезил океаном — самой большой степью в мире, которую он однажды непременно должен пересечь.