Это - убийство?

— Спасибо, мистер Ривелл. Вы сообщили мне все, что мне надо было знать. Миссис Эллингтон не могла и не стала рассказывать о всех этих деликатных вещах. Теперь я понимаю, почему мой брат составил такое завещание, и больше у меня нет поводов для недовольства. Во всяком случае, миссис Эллингтон я ни в чем не виню. Она говорит, что сообщение о наследстве было для нее совершенной неожиданностью, и я ей верю.

Они закурили, прогуливаясь по Кругу.

— Вы знаете, конечно, о его военных приключениях? — спросил Джеффри Ламберн.

Ривелл замялся:

— Ну… э-э-э… Вы имеете в виду тот военно-полевой суд и…

Но лицо Джеффри Ламберна так стремительно помрачнело, что сразу стало ясно: он не это имел в виду.

— Неужели, мистер Ривелл, этот несчастный эпизод продолжал мучить его и здесь? Мне очень неприятно это слышать. Я не могу поверить, что он совершил самоубийство, но если он и поступил так, то, конечно, лишь для того, чтобы избавиться наконец от гнусных сплетен, преследующих его по пятам!

— Здесь о нем мало что знали, — неловко объяснил Ривелл, жалея, что проговорился. — Наверное, никто в Оукингтоне не знал об этом, кроме меня. Я вам скажу, откуда мне самому стало это известно… Вы слышали, конечно, о смерти двух мальчиков, учеников школы?

Ламберн молча кивнул.

— Детектив из Скотланд-Ярда недавно был здесь и изучал биографии каждого из нас. Он вдруг решил мне довериться… Одним словом, он мне всё рассказал.

— Нет ему никакого дела до этого! — немедленно откликнулся Джеффри Ламберн. — Все это следовало забыть уже много лет назад! Лично я не считаю, что на моем брате лежит какое-то позорное пятно. Он, несмотря на свой цинизм, раздражавший людей, был храбрейшим и честнейшим человеком. После того как началась война, он был вынужден два года сражаться и с немцами, и… с собственными нервами. Да, моего брата могли подвести под военно-полевой суд, но его спас старший офицер, который его понимал больше других. Брат вернулся на передовую, воевал, его тяжело контузило… В общей сложности он был на фронте три года, его четырежды ранило, он был отравлен газами! Нет, никому не позволю упрекнуть его в трусости!

— Я этого и не утверждал, — осторожно заметил Ривелл. — Я только сказал, что слышал о каком-то неприятном деле.

Его собеседник немного успокоился.

— Я так и подумал. Мой брат писал мне, что чувствует к вам большую симпатию. Вся беда, что он всегда был слишком впечатлительный, чувствительный к таким вещам, каких другие люди и не замечают. Он переживал за других так, как они сами за себя не переживали. Впрочем, никто и не подозревал о его страданиях. У него всегда была наготове маска этакого прожженного циника. Но миссис Эллингтон разглядела его настоящее лицо. Наверно, и вы тоже. Скажите, ему было здесь хорошо? Работа ему нравилась?

— Думаю, да. Наверняка…

Ривеллу вдруг пришла в голову дикая мысль — рассказать Джеффри Ламберну о последних признаниях его брата. Но по здравом размышлении он решил, что лучше этого не делать.

Тем временем Ламберн продолжил свою мысль:

— Знаете, я все думаю, почему гибель двух мальчиков так его взволновала. Макс был человеком, который весьма оригинально оценивал преступления. Как-то раз он сообщил мне, что в ином преступлении он не смог бы не посочувствовать преступнику. Я напомнил ему о разных ужасных поступках и происшествиях, но Макс невозмутимо мне ответил: «Тем не менее допускаю, что самый добропорядочный человек способен на такое в определенных обстоятельствах». Что это — бравада или плод больного воображения?

У Ривелла пробудился интерес к разговору.

— Да-да, — заметил он, — он тоже рассказывал мне, что после войны уже не мог по-прежнему осуждать одиночные убийства, так сказать, не относящиеся к компетенции государства…

Ламберн кивнул:

— Именно так он и мог выразиться. Но в действительности это была, по-моему, бравада, основанная на болезненном восприятии действительности. Мой брат своеобразно относился к убийству людей. Он считал, например, что государство, допускающее массовые убийства на протяжении ряда лет, сродни преступнику. Он ненавидел узаконенное убийство. Причем не просто ненавидел, а страшно расстраивался, когда власть лишала человека жизни. Помните, год назад казнили преступницу по делу Томпсон-Байватерс? В ночь перед казнью миссис Томпсон мы были с ним вместе, и он сказал мне: «Если бы я мог спасти эту женщину ценой своей жизни, я бы спас». И я поверил ему. Вообще, если он к кому-нибудь испытывал чувство большой симпатии, он был готов пожертвовать собственной жизнью. И при этом, по иронии судьбы, для многих оставался человеком саркастическим, зловредным и даже жестоким!

Они снова приблизились к домику Эллингтона. И снова им навстречу катила на велосипеде миссис Эллингтон. Соскочив с седла, она улыбнулась Ривеллу:

— Надеюсь, вы представили меня с лучшей стороны? А то ведь мистер Ламберн приехал сюда в жуткой злобе на меня, и я надеюсь на вашу защиту…

Джеффри Ламберн поспешил возразить: