Читаем Это вечное стихотворенье... полностью

Это вечное стихотворенье...

…И трещина прошлаПо государственной Библиотеке,В чем Метрострой мгновенно обвинил,От всей души инстанции минуя,НИИ, где я не помню кем служил.И, впрочем, прав наверно в чем-то был.Там начались сплошные заседанья…А трещина? А трещина росла,И наконец, разваливая Зданье,Она по сердцу моему прошла.Мне кто-то крикнул: «Через час собранье,Куда бежишь?» Я отвечал: «Дела!»Был летний день. Хладея постепенно,Алел асфальт сиреневый у ног.Казалось, на Ордынке даже стеныПрекрасно знали, как я одинок.Ампирный, восемнадцатого века,Три этажа, три эркера. ПодъездДорический. И — чудо этих мест —Он пуст! (Ни огонька, ни человека). …Был день.Прекрасной дамы солнечная теньВозникла предо мной. Остановилась.Ошеломленно на меня взглянулаИль на кого-то за моей спиной.Взгляд отвела. И в тот подъезд шагнула.Тень, мы знакомы разве?..Что со мной?..Мне померещились глаза совы……Какие-то военные машиныЛетели мимо тротуара… СолнцеБросало зайчики сквозь шум листвы,Как будто прыгающие червонцы…Небезопасны старые домаДля впечатлительного человека.Там всяких душ перебывала тьмаС начала восемнадцатого века.В его на диво слаженный ампирВдышавшись, к счастью или же к несчастью,Они остались здесь какой-то частью,В нем сотворив особый дух и мир.…Дверь проскрипела. Я вошел с оглядкой(Дверь тяжело захлопнулась за мной).Подъезд был пуст. Лежал узор цветнойНа плитах пола солнечной накладкой.Шла мраморная лестница изгибомСправа налево — вверх — где, как балкон,Коричневым фигурным парапетомВисели антресоли, скрип тая.Над антресолями и над подъездомВисело небо, ангелы гляделиВниз, на меня, томясь от паутины,К ним подбиравшейся, от облаков,Давно не белых… Солнце сквозь витражОсколки радуги бросало на пол(Дверь тяжело захлопнулась за мной!).Я сделал шаг… И закружилась пыль.И я ослеп от страшного удара.Я долго поднимался… Я стоялНа двух ладонях и на двух коленках,Мотая головой… И вдруг такойромашкой, кашкой в ноздри мне дохнуло,полынью и кузнечиком в ушах,так вдруг зашлась всей степью синева,что я вскочил, одернув гимнастерку,потер затылок, огляделся и…«Р-равняйсь!» — услышал… Блекло-синий свод.Мы, пленные, стараемся равняться,Друг друга выпираючи вперед.А рядом вишни, яблоневый сад,Искусственный бассейн, флагшток, палатки…«Р-равняйсь!» — как на линейке…Здесь вчераБыл пионерский лагерь. СТЫД. Жара.И так по-свойски, буднично: «ЕвреиИ коммунисты, шаг вперед». И Додик,Как кто-то рядом, сделал шаг. Вперед.Тогда я тоже сделал шаг вперед.«Ты коммунист?» — спросил ублюдок в черном,Наверно, переводчик. Он, конечно,Не немец был. Без нации, но — наци.Я не был коммунистом. Я был другом.И одноклассником.Я руку положилДавиду на плечо. И улыбнулся.«Зачем ты вышел?» — он шепнул. «Молчи.Так веселей!» — «Встать на краю бассейна!»И грянул залп… И в уши, как в ночи,Плеснули волны Волги или Рейна…Небезопасны старые домаДля впечатлительного человека.Здесь всяких душ перебывала тьмаС начала восемнадцатого века.В его на диво слаженный ампирВдышавшись, к счастью или же к несчастью,Они остались здесь какой-то частью,В нем сотворив особый дух и мир.Мгновенья, что над веком верховодят,Дни, от которых годы без ума,Как бесенята, вас захороводят…Небезопасны старые дома.Я всплыл. И, уцепясь за край бетонный,Увидел, что я здесь совсем один.Перевалился и, вцепясь в траву,Рванулся и пополз, хватая землю,И оказался в комнате… Я ползПо запыленному паркету. СердцеПодкатывало к горлу, пульс — к вискам.В моих горстях еще была трава,Она ромашкой пахла и землей,Я долго пальцы разжимал и видел,Как исчезали медленно травинки,Как на ладонях таяла земля.Я стиснул губы чистыми руками,Потом лицом припал бессильно к полу.Пол закружился. В этот самый часПрохожие беспечно проходили,Ерошил ветерок листву, шуршалиКолеса по асфальту возле дома,Где я и был и не был… Дом стоялВо временах и в неподвижной дате(Лишь тополь тенью гладил по стене,Зеленый, но такой же старый, кстати).…Я встал с коленей и, держась за воздух,Ступая тихо, подошел к окну.Потряс его и распахнул. СыройВдыхая ветер осени и снега.Не удивляясь больше чудесам,Предоставляемым мне этим домом,Я любовался бедным и знакомымПейзажем, где плутал я по лесам,Где в этот миг к любой его тропинкеБыл близок легкий гул Большой Ордынки.Мой век, тебе давно не по себе!Зачем ты вел борьбу со мной в себе?Мне все равно, где это совершалось —В Москве или в Париже, или там,Куда за океаном по пятамБегут, ко мне испытывая жалость.Прощайте все! Мне некуда бежать.Я остаюсь от холода дрожать.Здесь я наедине с двадцатом веком.Здесь он во всей открытости своей,Такой, как есть, на родине моей,Где каждый пятый — вор или калека.Мне все равно, какое время суток.Мне все равно, какое время дня.Мне все равно, какое время ночи.Я ухожу в знобящий промежуток,Где ждут давно оболганные очи,Все понимающие про меня…Там, за рекой, где больше нет разлуки,Где тень креста, хотя бы погощу.С тяжелым вздохом подниму я рукиИ с легким вздохом руки опущу.Взойду по шатким, щелястым ступенямНа старый барский вымерший балкон,Прислушиваясь к их дрожащим пенямИ к шелестам со всех родных сторон.Пахнет снежком, и в желтом отдаленьеПроступит леса синяя стена…В День Ангела слышней, чем в День Рожденья,Все времена твои, все имена…Там родина моя… которой людиЕще не знают, хоть на ней живут.Ведь я не рассказал еще о чуде,Что сходит к нам, когда его не ждут.Однажды на заре я вышел в поле,Еще едва впиталась в землю кровь.И защемило сердце, как от боли,От радости, что есть еще любовь!..Ведь родина не только эти далиИ эта высь, она ведь, между тем,То место на планете, где нас ждали,Когда еще нас не было совсем.Когда мы были только сочетаньемЗвезды и Праха, Крови и Мечты…Потом мы станем чьим-то причитаньемИль немотой… Россия, это ты…Небезопасны старые дома,Они молчат, как вечные тома.Хочу от злой неутолимой жаждыСтупить в одну и ту же реку дважды.И трижды. Невозможно? Пустяки!Ведь только так и пишутся стихи.Откуда этот колокольный звон?Пространство голое — со всех сторон…Ни леса нет, ни церкви вдалеке.Избушка… Дед, сидящий на пеньке…Тень шумных листьев мечется у ног,А древа нету… «Что тебе, сынок?»«Дед, что здесь было?» «Здесь была Россия».«Старик, ты спятил. Я же русский сам,Я знаю, где она!» «Она не там.Россия там, где все уже скосили.До зернышка повыбрали. ДотлаСпалили храмы. А колоколаРасплавили. И только звон остался».Окно захлопнулось. Звонок раздался…Небезопасны старые дома.Здесь на себе (как ни были б смиренны)Вы постоянно чувствуете взглядЧей неизвестно. Знайте, эти стеныНе только слышат, но и говорят.Дом может вам обычным показаться.Но в час любой, как музыкою сфер,В нем тишина полна импровизацийНа темы всех реалий и химер.Они живут, как скрытые цитаты,Как внутренние рифмы, в толще стенИ проступают в нынешние даты,Но лишь при тех, кто жаждет перемен.Пусть здравый смысл и опыт протестуют,Но для живого сердца и умаНебезопасны старые дома…Особенно, когда они пустуют.Я дверь открыл в соседнее пространство.Там в окнах — сквозь осеннее убранствоЛиствы — рябила гладь Невы иль Сены…Вот-вот сказать хотели что-то стены…Звонок интимно вроде б и условноДва раза прозвенел с намеком, словноЯ дома был… Но странный длился день…Прекрасной дамы солнечная теньПрошла и встала слева от проемаДверного, за стеной: «В урочный час,Мне кажется, я заманила вас.Но вы мне так напомнили кого-то,Кто вне учета для широких масс…А там, в НИИ, без вас ломают копья,Там и о вас хотят поднять вопрос…»— «Я эту трещину в себе унес!»— «Я знаю. Вы хотите, чтобы хлопьяЗамельтешили, чтобы монастырьВас обступил. Ужель хотите в келью?»— «Я посмотреть на вас хочу.Вы где?..»— «Зачем? Да и с какой, скажите, целью? —Она ответила. — Я тут везде.Глядите ж, снег! И все как в январе!Вам нравится в Донском монастыре?Я отпускаю вас… Но вы вернетесь.Не обошли вы стольких этажей!Их там у нас побольше, чем снаружи.Идите же, глотните этой стужи,Не забывая наших витражей».Я сделал шаг. И встал… Вороны с крикомРоняли рваный мокрый серый снег.Ведь здесь (я поклонился двум гвоздикам)Под камнем, в одиночестве великом —Загадочный великий человек.Могилы скоро будут, как сугробы,Белым-белы, лишь черные на нихРяды чугунных букв старинной пробыЗатяжелеют, как печальный стих.Одни под снегом канут, как растаяв,Но эти будут вечно — ЧААДАЕВ.Я на скамейке погрузился в сон,Успокоительный, как снегопад,Но спать на кладбище еще живомуОпасно все же — кто-то рядом селИ монотонно: «Голос, Логос, Голос», —Забормотал. Я вскрикнул и проснулся.Свершалось то, чего я так боялся! —Заволновались стены, это глинаЗвала кирпич обратно; задрожалиНа церкви кровля и решетки — этоРуда звала к себе свое железо.Скамейка зашаталась. Я проснулся.Опять. Снег с ветки уронив,Сова взгляд отвела и косо полетела…Метель повеяла о вечном светеОтца и Сына и Святого Духа.Но кто-то с кем-то вновь заговорил:«Да, я согласен с вами, что не можетБыть воплощеньем алиби поэт,Не соучастник он. Но совесть гложетЕго. А вас, по видимости, нет.Грешно, явившись Сыном без Отца,Мечом организовывать ВтороеПришествие — получим Страшный СудБез Судии!.. Без Бога, без предела…Для всех!»И снова: «Логос, Голос, Логос…»«Кто здесь?» — Я окончательно проснулся…Шли от скамейки свежие следыДвоих, по снегу, в сторону могил.Их быстро-быстро хлопья заметали.Шел крупный снег в Донском монастыре.…Мысль о поэме, как дамоклов меч,Висела надо мной четыре года.Сидишь в гостях, бывало, глянешь вверх —Висит.А выпьешь —Падает со свистом.И я, глаза от ужаса смежив,Сижу, не видя, и молчу, не слыша.И мальчики кровавые в глазах.Встаю.«Куда ты?»— «Я сейчас… Сейчас!»И становлюсь дождем, туманом, снегом.Я на земле. Но что мне делать с небом?Троллейбусы, я спрашиваю вас!(Меня в подъезд заталкивает ветер…)Слетают снега маленькие крохи.Снег ни при чем, дорога ни при чем…Да это же поветрие эпохи —Быть с алиби повсюду и во всем.Стоят дома с отсутствующим видом.С отсутствующим видом я иду.Не бойся, город! Я тебя не выдамНи в этом, ни в двухтысячном году.

1987, 1995

Перейти на страницу:

Читаем Это вечное стихотворенье... полностью

Это вечное стихотворенье...

Похожие книги

Все жанры