Это всё для меня…

Наконец слышим, как по мёрзлым половицам в сенях тяжело ступает бабушка. Открывается дверь, и в клубах морозного пара появляется её смеющееся лицо. К груди баба Надя прижимает двух маленьких, лохматеньких козлят с мокрыми сопливыми мордочками. Мы тянемся погладить, нюхаем забавные мордочки — они пахнут чем-то незнакомыми, кислым, но всё равно невыразимо приятным. Бабушка ставит их в ящик на слабые ножки, закрывает решёткой и объявляет, что сейчас ещё одного принесёт, беленького. Козлят трое, и все они разные: чёрный, серый, как коза Люська, и беленький. Целый день козлята обсыхают в тепле и набираются сил.

А на следующий день мы с Олей пробуждаемся от их жалобного блеяния. И сразу вспоминаем: у нас козлята. «Куда босиком по ледяному полу!» — слышу бабушкин окрик и всё-таки добегаю до ящика с козлятами и тычусь носом в решётку, в пахучую теплоту. Они там, маленькие и беспомощные, есть просят. Бабушка вытаскивает их по очереди из ящика, тыкает мордочкой в плошку с молоком — они ещё плохо умеют пить, отфыркиваются, с подбородков течёт молоко, слабые ножки разъезжаются по полу. Бабушка снова тычет их в плошку, и потом они уже сами начинают чмокать с аппетитом.

Через несколько дней мы просим: «Баба, пусти козляток побегать». Она загораживает проход из кухни в прихожую табуретками, а вход в свою комнату — скрученным тюфяком, и вот уже застучали по полу копытца, козлята взбрыкивают, прыгают, наскакивают друг на друга, оставляя за собой чёрные орешки. Мы с Олей смеёмся. Радуемся и прыгаем вместе с ними. За всем этим беспорядком наблюдает баба Надя и снисходительно улыбается. «Ну хватит, — заявляет она, — некогда мне тут с вами», — и сажает козлят в ящик. Надувшим было губы внучкам вручает в утешение по куску хлеба с маслом, посыпанному сверху песочком. Мы с Олей садимся на скатанный тюфяк, наслаждаемся лакомством и поём песню, которой научила нас бабушка: «Тятя хлебушко собрал, детей по миру послал».

Куколка

Денёк серенький, хмурый. Оттепель. За окошком снег сырой, набрякший, то и дело ухает с крыши. А там, где ещё держится, грустно постукивает капель.

Мы только что отпили чай с пирогами, как и всегда по воскресеньям. Мама собрала со стола, и все пошли во двор пилить дрова, даже Олю взяли. А мне нельзя — болею. Бабушка говорит, что надо бы дождаться, когда подморозит, но потом папе будет некогда, уедет в командировку.

У мамы на голове мой шарф, который я обычно завязываю под воротник. Папа кладёт бревно на козлы, и они с мамой распиливают его на несколько частей. Работа спорится, смеются. Лица румяные, молодые. Бабушка рядом: то бревно на козлах придерживает, то складывает в кучу уже напиленные чурочки. Потом они меняются с мамой. Бабушка начинает пилить, а Олю мама ведёт за дом. Туда у нас окно прихожей выходит. Оле-то хорошо, мама всегда что-нибудь интересное показывает. А мне сидеть тут и, как ни исхитряйся, всё равно не увидеть в окно, что они там делают. Губа сама собой выпячивается вперёд, и хочется плакать.

Вдруг кукла в окне! Моя небольшая куколка, в которую я обычно играю. Только не голенькая, а в пальтишке с меховым воротничком и в шапочке-колпачке. Это, наверное, ей мама всё сшила, пока я спала. Ну конечно, и держит её у окна мамина рука, а сама она спряталась, но я всё равно вижу. Вон, присела под окошком, и мой шарф клетчатый на голове.

Не успела я как следует рассмотреть обновки на моей куколке, как та исчезла. Я растерялась: «Куда она подевалась вдруг?» А куколка уже в другом окне, кухонном. Прыгает в своём колпачке. А рядом мама стоит и смеётся. И опять обе исчезли.

Я сижу и терпеливо жду, когда взрослые закончат с дровами и мама принесёт мне мою куколку в новом пальтишке. Мечтаю, как буду с ней играть.

Чаепитие

Иногда по воскресеньям коротать зимние вечера мы ходили к другой нашей бабушке, бабе Пане. Чаевничали у неё, и непременно с пирогами. У бабушки Пани были необыкновенные пироги: пышные (нажмешь, и тут же поднимутся), с тёмной корочкой. Папе бабушка старалась хоть парочку испечь его любимых, с мясом. Мы с Олей любили с рисом и яйцом, но баба Паня каждый раз выставляла на стол большой коричнево-румяный пирог с вареньем, украшенный решёточкой и посыпанный запекшимся сахарным песком: «Ну а уж это ребятишкам», — спешила она обрадовать нас с Олей. Мы, чтобы не обидеть бабушку, брали из её рук по большому куску, но, как правило, не доедали, предпочитая сладкому пирожки с рисом.

«Ну что, в картишки перекинемся? Давайте в петуха», — предлагал после чая поиграть в карты папа. Со стола убирали самовар, снимали белую скатерть, и папа, вооружившись карандашом м бумагой, садился записывать очки: «Так, сейчас кое-кто будет с пе-ту-хом!» — заявлял он, посмеиваясь и довольно потирая руки, намекая тем самым на не умеющую играть в карты маму.