Это всё для меня…

Она велит нам сидеть тихонько и не шуметь: «Книжки посмотрите, порисуйте, а я пойду трубу печную чистить. В кухню не ходите, вымажетесь в саже». Но нам интересно, и мы смотрим, как бабушка закатывает рукава, обвязывается платком, оставляя одни глаза и нос, подставляет к печке лесенку, отодвигает задвижку и, взяв в руку старый веник, лезет в печную трубу и шарит там. Чистит. На шесток густо падает сажа. Щёки, нос, руки у бабушки — всё чёрное. Она слезает с лестницы, сметает сажу с шестка в ведро и идёт к умывальнику, сморкается, моет руки. Мы подсказываем: «Баба, а нос-то, а щёки?» — «Знаю, не подходите ко мне, перепачкаетесь, потом не отмоешь вас». Бабушка убирает в кухне, выносит вёдра, моет пол. «Ну вот, а завтра отец печку побелит, и будет красота», — говорит она, немного отдышавшись. Мы с Олей идём рисовать.

После обеда, управившись с делами, бабушка кладёт на стол свою книгу, надевает очки и начинает читать по складам. Мы тут же подскакиваем к ней, и она показывает нам картинки: Христос, распятый на кресте, в терновом венце на голове, такой измученный, что хочется плакать, так Его жалко… Зато на другой Иисус Христос весь в сиянии, стоит у гроба, а позади него убегающая прочь перепуганная стража. Немного в стороне красивый белокрылый ангел видит всё это и радуется. А потом ещё картинка: Иисус Христос стоит на лёгком облачке, баба Надя читает по слогам «Вос-кре-се-ние Христ-то-во». «Воскресение Христово», — повторяет она и объясняет нам: «Христос воскреснет, и будет Пасха — самый-самый большой праздник».

Христос Воскресе!

Бабушка что-то шепчет мне на ухо, и я, просыпаясь, открываю глаза. Она торопит быстрым шёпотом: «Вставай скорее, пойдём смотреть, как солнышко играет, радуется Светлому Христову Воскресению».

В доме тихий молочный полусвет. Оля, уже одетая, стоит на табуретке в передней, где спят родители, у окна, выходящего на восток, держится обеими руками за оконный переплёт. Я встаю рядом с нею. Мы смотрим в том направлении, куда показывает бабушка, и ойкаем от удивления. Солнышко, ещё не очень яркое, чуть желтоватое, подпрыгивает, как перламутровая пуговичка, нежно переливаясь разными цветами. Внезапно замирает в своём сиянии, и вдруг в нём что-то начинает биться, будто сердечко, будто прыгает что-то внутри, ликуя от безпредельной радости. Замирает и снова бьётся, подпрыгивает, ликует. Чудо какое! Настоящее чудо! Мы с Олей так и прилипаем к окну, и оторваться не можем, и никак не налюбуемся, и бабушка с нами любуется ликующим солнышком и утирает слёзки кончиком белого головного платка.

Сегодня Пасха. В доме пахнет пирогами. И ещё чем-то особенным — праздником. К завтраку ставят на стол студень, пироги с мясом, а папе бабушка приносит из чулана запотевшую четвертинку. Несёт, прикрывая её фартуком, улыбается смущённо, хмыкает носом. Папа доволен: «Вот тёща так тёща!» — «Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!» Они целуются, и бабушка даёт всем нам по красному яичку.

После завтрака мы с Олей идём христосоваться к тёте Поле, бабушкиной золовке и нашей соседке. Ещё очень рано, на улице лёгкая прохлада и особая предпраздничная тишина. Тётя Поля, отвечая на наше приветствие, весело христосуется с нами и вручает каждой по пирогу и по крашеному яичку. И пирожки, и яички у неё бледненькие, жёлтоватые, красивые. Мы их долго разглядываем, сравниваем, у кого лучше. Потом кладём в свои корзиночки и отправляемся к другой нашей соседке, тёте Ане — Олиной крёстной. Мы так и зовём её: Кока. «Кока, Христос Воскресе!» — кричим мы прямо с крыльца. Кока выходит на крыльцо: «Воистину Воскресе!», целует нас, смеётся, даёт нам по пирогу и по тёмно-красному яичку. Мы замечаем, что её пироги тоже с тёмной корочкой и чем-то похожи на тётю Аню, темноволосую и черноглазую.

А родители уже собираются к другой нашей бабушке, папиной маме. Нас наряжают в лёгкие пальтишки — майскими называет их баба Надя. На ноги впервые после долгой зимы надеваем с бабушкиной помощью ботинки с калошами. Нам с Олей делается легко и по-настоящему празднично.