Это все придумали люди [СИ]

Я всхлипнула еще раз, но уже не так отчаянно, и с той серьезностью, которая особенно характерна для девочек в пять лет, спросила:

— Правда?

— Правда. Ничего такого никогда не происходило. Это все придумали люди.

* * *

Тогда я поверила ему. Казалось проще считать, что этого всего не было на самом деле. Не отмахиваясь от христианства как огромной составляющей европейской культуры, я, тем не менее, никогда потом не воспринимала эту религию как-либо иначе. Это все было нарисовано, написано, слеплено. Придумано. Оно не имело ко мне никакого отношения. Я ничем не была обязана полуголому человеку с крупным швабским носом и невыразимо печальными глазами, которые тогда, в пять лет, вывернули наизнанку всю мою душу. Более того, я не желала иметь с ним ничего общего — потому что боялась, что в этом случае мою душу вывернут наизнанку повторно.

Потому что я знала. Все это время я знала, что Он был один. Помнить об этом, принять это и при этом продолжать быть тем человеком, которым я была, оказалось бы невозможным. А я не хотела меняться.

Я и сейчас не хочу меняться.

Но сейчас я тоже одна.

И из своего одиночества я взываю к Тебе — помоги мне.

У меня больше нет никого и ничего. Я лежу на холодном полу в бесконечном белом коридоре, и, кажется, уже точно не смогу встать. Я никогда не обращалась к Тебе, я не помнила о Тебе, не думала о Тебе — но тогда, двадцать лет назад, я поняла, как Ты был одинок.

И потому я прошу Тебя сейчас — не оставляй меня одну.

Потому что Ты же знаешь, что такое настоящее одиночество.

Я ошиблась. Чудовищно ошиблась. Я ошиблась во всем — и теперь это уже не исправить, ибо что я могу исправить, умирая на этом холодном полу?

Ничего. Я ничего не могу.

Но ведь Ты можешь все. И поэтому я прошу Тебя — исправь это за меня. Я бросила всех, кому я была нужна, я оставила их, не спросив ни о чем, я ушла, ни о ком не подумав — я прошу Тебя, не оставляй их. Никогда и ни за что не оставляй их одних. Я знаю, что это такое — Ты знаешь, что это такое — пожалуйста, пусть они никогда не будут одни.

Пусть никто и никогда не будет один.

И прости меня. Прости, что я не смогла этого сделать. Наверное, я никогда не могла — потому что одна я не могу ничего.

Конечно, я не могу ничего. Я могу только лежать и умирать.

При наезде на пешехода на машине с кенгурятником травматизм летальный, неожиданно пронеслось в голове.

Разумеется, летальный. Теперь я точно могу это сказать.

А вообще, смешное слово — кенгурятник, снова промелькнула странная мысль. Он же нужен для того, чтобы машина не пострадала при столкновении с кенгуру.

Зачем в Москве нужен кенгурятник?

В Москве есть кенгуру?

Может быть, если тебя сбили кенгурятником, ты сам становишься кенгуру?

Значит ли это, что я теперь — кенгуру?..

Сандр говорил, что всегда хотел пожить в одной стране с кенгуру. Может быть теперь, после того, как меня сбили, он захочет со мной быть?

Может быть. Только я теперь никогда не смогу это узнать.

Я ничего не могу.

Но с Тобой, наверное, я могу все. Даже стать кенгуру.

Я слабо улыбнулась. Судя по всему, мне осталось совсем немного, раз в моей голове стало твориться такое. Да и все ощущения стали притупляться. Свет тускнел, лампочки стали мигать, в голове зашумело, а бок стал болеть куда меньше…

Я замерла. Прислушалась к себе. Для пробы осторожно распрямила ноги — справа снова прожгло насквозь — но, сказать по правде, это было неважно. Я могла их выпрямить. Минуту назад я не рискнула бы об этом и подумать.

Очень медленно, задержав дыхание и закусив губу, я перекатилась на спину. Терпимо. Очень больно — очень-очень больно — но терпимо. Я могу это сделать.

Хорошо. Что еще я могу?

Ладони были противно-липкими и мгновенно пристали к гладкому полу, когда я решила на него опереться. Я еще сильнее закусила губу — и села.

Теперь я снова видела дверь прямо передо мной — и она была невозможно, ослепительно белой, тем более ослепительной, что свет мигал все чаще, и лампы над головой стали одна за другой перегорать. Я быстро обернулась — бесконечность коридора тонула в темноте, исчезала, растворялась.

Мне нужно встать.

Соберись, кенгуру. Ты еще что-то можешь. Ты сможешь встать.

Я улыбнулась, неловко повернулась на бок, оперлась на одно колено и поднялась лицом к надвигающейся темноте, опираясь одной рукой о стену.

Темнота продолжала подступать, выбивая все новые и новые лампы. Я глубоко вздохнула и крикнула ей, все еще улыбаясь:

— Тебя нет! Не существует! Это тебя придумали люди!

Темнота сердито загудела в ответ. Я не стала ждать, что еще она скажет, и повернулась к сияющей двери. Бок болел.

Умирать всегда больно.

Но сейчас это уже не имеет никакого значения.

Ручка двери была, как обычно, обжигающе холодной на ощупь. Я покрепче сжала пальцы, собралась, расправила плечи — и распахнула ослепительно белое полотно.

Ледяной ветер ударил мне в лицо, сбивая с ног, царапая кожу, вздымая волосы. Воздух был очень жестким, плотным, тяжелым, он мгновенно превращал слезы на моем лице в соленую корку.

Воздух пах землей.

И бензином.

— Не может быть, — прошептала я.

Ветер ударил снова.

Я шагнула вперед — и потеряла сознание.