Это все придумали люди [СИ]

XVII. Люди

Завтра никогда не бывает сегодня! Разве можно проснуться поутру и сказать: «Ну вот, сейчас наконец завтра»?

Льюис Кэрролл. Алиса в стране Чудес

Он проснулся с абсолютно четким осознанием наступившей даты. В далеком детстве — единственном времени его жизни, которое он мог теперь вспоминать с уверенностью, как нечто совершенно определенно случившееся — в этом самом детстве он просыпался с таким ощущением в свой день рождения. Он лежал в кровати, смотрел в потолок и почему-то понимал, что этот день особенный. Неважно, что сегодня случится — но в любом случае он запомнит все. Потому что этот день существует специально для того, чтобы его запомнили. Чтобы суммировать и закрепить навсегда в сознании рутину всего предыдущего года, в дни рождения превращающуюся в знаки эпохи. Год, когда они еще жили в Выхино. Год, когда он научился кататься на велосипеде. Год, когда он впервые попробовал курить.

Сегодняшний день был точно таким же, только ощущение исключительности даты было во много раз сильнее. Потому что сегодня было двадцать третье марта — следующий день после двадцать второго. Двадцать второе марта, то самое двадцать второе марта, он проживал уже много раз, — но ни разу не доживал до этого дня.

Краем глаза за окном он видел кусок нарождающегося голубого неба. Сейчас, ранним утром, оно еще имело неопределенный перламутровый оттенок, но чем дольше он лежал, тем яснее становилось, что в конце концов небо будет голубым. В конце концов.

Он, не торопясь, поднялся и очень долго курил у окна кухни, глядя сквозь спокойные, застывшие ветви на силуэты многоэтажек. Любое действие приобретало особую значимость оттого, что у него еще ни разу в жизни не было возможности его совершить. Он забыл, что это такое — проживать жизнь с нуля.

Он не мог не вспоминать последний день, который начался так же неизменно, в единственном экземпляре. День, в который он решил, что наконец-то сможет все изменить. День, который начался как обычно, а заканчивался каждый раз по-разному. День, который в конечном итоге изменил его самого.

Он пытался, но не мог не вспоминать все четыре завершения этого дня. И каждое воспоминание отзывалось в ребрах тупой болью. Он старался двигаться как можно тише, но все равно забывался и иногда делал глубокий вдох — тогда приходилось на секунду замирать и ждать, когда боль уймется. Докурив, он полез в один из кухонных шкафов, вздрогнул при виде заварки и чайника, резко потянулся за кофе и дрожащими руками высыпал в чашку остатки. Когда он выбрасывал пустую пачку, в ведре слабо блеснули осколки — стекло фотографии, которую он вчера сорвал со стены и швырнул на кухонный пол. Оно лопнуло, резанув пронзительным звоном по ушам, а он потом стоял и смотрел на собственное лицо, искаженное острыми краями осколков. Теперь фотография плотным комом лежала на дне ведра — прикрывая собой окурки, которые он вчера вытряхнул из пепельницы. Три фильтра тонких сигарет.

Он зло выдернул пакет из ведра, завязал его тугим узлом и швырнул прямо из кухни к входной двери. Стекло глухо зазвенело. Он выпрямился и очень долго дышал, стараясь как можно меньше раскрывать легкие, но в этой квартире все напоминало о ней, вернее, об ее отсутствии, и тогда он сбежал на улицу, прихватив с собой мусорный пакет, еще хранивший память о том, что когда-то она была.

Он вышел из дома безо всякой цели, просто чтобы была возможность идти — идти ровно, не сбиваемым темпом, вдыхая и выдыхая уже немного пыльный солнечный воздух. Добрался до пруда и долго ходил кругами, ходил, ходил, ходил, подмечая вокруг все до мельчайшей детали, обращая внимание на все, что происходило вокруг, — лишь бы не думать. Он не мог думать. Он имел право просто немного нормально дышать. В конце концов, у него был сегодня своеобразный праздник. Пусть это будет его подарком самому себе — просто немного не вспоминать. Как будто все эти годы прошли самым обычным образом — так, как они прошли бы в правильном, настоящем варианте реальности. Варианте, в котором ему не о ком было бы вспоминать.

Он не успевал приготовиться, когда от какой-нибудь мысли его перехватывало вот так, внезапно. Он резко остановился, какая-то мама с коляской чуть не врезалась в него сзади. Она что-то сказала ему, но он не слышал. Он осторожно вдыхал и выдыхал. Постепенно резкая боль ушла, осталось только слабое, ноющее ощущение, как будто что-то мешало легким раскрыться до конца. Но это было нормально. По-другому и не могло быть.

Он сел на скамейку на одной из дорожек. Прошлогодние листья проносились мимо под порывами ветра, и он вспомнил, как тысячу лет назад она морщилась, когда листья шуршали по гравию.

Он задержал дыхание и тихо выругался. Первый настоящий день обещал быть чудовищным.