Это всегда был он

Аня выходит на лестничную клетку, и я делаю все, как велено. Поворачиваю внутреннюю защелку на двери, бреду в спальню и забираюсь в свежезастеленную кровать. Заворачиваюсь в одеяло и ложусь лицом к окну. Уже было собираюсь закрыть глаза, но жужжание мобильного – точно удар дефибриллятора. Правда, когда я вижу номер, скачок эмоций исчезает, но трубку я все равно поднимаю:

– Да?

– Привет. Не занята? – сонно бормочет Зимин.

– Привет. Нет.

– Прости, я собирался позвонить тебе еще днем, но… – На линии слышится шуршание. – Меня отрубило. Только проснулся.

– Все нормально.

– Ты там как?

– Хм-м-м, – отзываюсь неопределенно, потому что врать не хочется, а правда слишком жалкая.

– Голос странный. Заболела, что ли?

– Немного простыла.

– Что-то нужно? Лекарства?

– Нет. Все есть, не волнуйся. Ты как себя чувствуешь?

– Бывало и лучше.

– Он уехал?

– Угу.

– Ты его видел?

– Да.

– И как он?

– Да вроде ничего, но… уже представляю истерику тети Вики, когда она его увидит.

Это точно. Для матери нет ничего хуже, чем страдания ребенка. Почему-то вспоминаю Мишу и дополнение рождается в мыслях само собой. Для хорошей матери.

– Она о нем позаботится, – с уверенностью говорю я. – Ему там будет лучше.

– Я тоже так думаю.

Молчим несколько мгновений, и я все-таки решаюсь на постыдный порыв слабости.

– Он не говорил обо мне?

– Попросил приглядывать за тобой.

– Ясно.

– Настя…

– Не надо. Не говори ничего. Мне нужно время, чтобы отойти.

– Конечно. Я понимаю.

– Спасибо, что позвонил, Дим.

– Всегда рад.

– Спокойной ночи.

– И тебе. Поправляйся.

Завершаю звонок и убираю телефон под подушку. Глаза закрываются под тяжестью век, запирая слезы, но они все равно рвутся наружу. Так будет не всегда, я это знаю, но пока рана свежа, пока боль остра, никуда… никуда не денешься. Туман от температуры окутывает голову, тело слабое, ватное, и мне вдруг кажется, что я чувствую легкое прикосновение к плечу, а за ним нежные объятия. Это все выдумки, бред воспаленного мозга, но мне хорошо в этой иллюзии. Только она у меня и осталась.

Глава 23

Ноябрь подходит к концу, и декабрь несет с собой мороз и уныние, которое окружающие пытаются победить цветными гирляндами и другими праздничными украшениями. Правда, никакие огоньки, песни и атмосферные фильмы не могут растворить во мне горечь расставания. Она все еще со мной. Каждый день время от времени сердце сжимается от тоски, стоит мне увидеть то, что напоминает о Саше. Холл главного корпуса, где мы столкнулись впервые после моего возвращения, баскетбольный мяч на фотографии в Сети, моя вафельница. Много чего теперь связано с ним, но самое важное напоминание – это я. Та, которая все никак не может его отпустить, а лишь делает вид. Не всегда, конечно, жизнь не стоит на месте. Лина и Лера не дают мне скучать, как и учебный план, вместе с приближающейся зачетной неделей, на подготовку к которой уходит почти все свободное время. Дни складываются в вереницу обыденности, но когда что-то происходит, я на это реагирую. Звучит смешная шутка – смеюсь, серьезный вопрос – вдумчиво отвечаю. Когда голодна – ем, устаю – ложусь спать. Все идет своим чередом, и все-таки чего-то не хватает. Будто передо мной весь набор для прекрасной картины: холст, кисти всех видов и форм, а вот красок нет. Исчезли. Все до одной. Теперь придется собирать палитру по новой.

Середина декабря радует первым снегом. С раннего утра с неба сыплются крупные хлопья, превращая город в сказку, а к вечеру все улицы накрывает высокими сугробами. Наблюдаю из окна, как в свете фонарей порхают снежинки, и мысли уже привычно тянутся на юг. Интересно, в Краснодаре уже был снег? Саша скучает по нему? А по мне? Обхватываю себя руками, словно пытаюсь усмирить очередной внутренний порыв – забить на обещания и написать Мореву. Просто спросить – «как он?», ничего больше. Дима, конечно, кое-что рассказывает мне, но там одни сухие факты. Саша в терапии, помимо сессий с психологом ему назначили еще и медикаментозное лечение, но пока непонятно, хорошо ли оно действует. Действует ли вообще? Поворачиваю голову, глядя на парад планет, нарисованный мной на стене, и шагаю к дивану. Ухватившись за нижнюю часть, собираюсь отодвинуть его от стены, и случайно приподнимаю сиденье, зацепившись взглядом за что-то цветное внутри. Достаю плотный лист, вглядываясь в акварельный портрет. Иней на ресницах, во взгляде лед. Творческий запал сходит на нет, и я падаю на диван, опуская руку с рисунком на колено.