Это застряло в памяти

Она вытесняет Яшку за калитку, приговаривая: «Нехорошо, ай, как нехорошо!» За калиткой его принимают тихо плачущие женщины. Старуха подбирает пожитки, выброшенные Розой Марковной. Они берут его с двух сторон, хмельного, слабого, убитого женским предательством, и выводят, как слепого, на дорогу. Ребёнок заходится в крике, молодая мать неловко качает его и всё тянет, тянет его к Яшке. А тот силится обернуться, выкрикивает что-то грязное пополам с угрозами, как бык мотает головой и плачет. Уходят. Все с облегчением вздыхают.

– Плакали Яшкины заработки, – издевается Степан Палыч.

– Как бы он сгоряча не натворил чего, дурень. Ведь в тюрьму может сесть из-за неё, окаянной! – кручинится дед.

Его симпатии на стороне Яшки. Дедушка оценил его как хорошего плотника и мастера на все руки.

– Больше всех мне жалко девочку. С детства наблюдать эту мерзость! – тётя Магда вся в красных пятнах от негодования.

Я поднимаю глаза на сосну. Мне кажется, что по ней пробегает дрожь. Ей тоже отвратительно то, что здесь только что произошло.

* * *

Валька к нам не ходит два дня. На третий день, посовещавшись у Валькиной берёзки, мы опускаем письмо в почтовый ящик на калитке их дачи. Письмо переписала Олька печатными буквами левой рукой на листок из тетради. Адрес на конверте написан тем же способом. Олька с Никой сидят у нас, мы изнываем от неизвестности. Магда опять читает, но мы слушаем вполуха. День кончается, а ничего не происходит. Когда сгущаются сумерки, подружки расходятся по домам, и мы идём спать. В августе темнеет раньше. Сосну, мою подруженьку, не видно, её поглотил мрак, только сонная верхушка выступает на синем-синем небе. И я шепчу ей, засыпая: «Бедная бабушка, бедный дедушка, бедная Валька, бедный глупый Яшка, бедная его жена, бедный Никита, бедная я…»

На другой день после завтрака видим: к нам по тропинке плывёт величавой походкой шикарно одетая Роза Марковна. За ней плетётся Валька, бледная и осунувшаяся, но в новом платье и в той самой розовой косынке с красными горохами, завязанной узлом сзади, как любит её повязывать Роза Марковна. Тётя Магда встаёт им навстречу, удивлённая, но сама любезность. Дед с бабушкой сдержанно кланяются. Чуя, что предстоит серьёзный разговор, Саня вмиг сматывается за Никой и Олькой. Гостей церемонно усаживают. Мы готовы. Роза Марковна начинает:

– У меня на днях неприятность была, может быть, вы слышали, милая соседушка, – она почему-то обращается только к нашей тёте. – Какие бывают грубые и невоспитанные люди! Но это им так не пройдёт, пусть не думают! А вчера мне ещё это письмецо в ящик бросили. Такое некрасивое, бессовестное письмо, честное слово, возмутило оно меня. Валечка, ну-ка, прочти. Подними глаза, чего в пол уставилась? Ну?

– Не хочу, – с убитым видом тихо отвечает Валька и опускает голову.

Тётя Магда слегка бледнеет и устремляет на нас грозный взор.

– Может быть, я смогу узнать почерк? – предлагает она.

– Попробуйте, но тут не почерк, а какие-то каракули. – Роза Марковна отдаёт тёте письмо. – Читайте эту подлую клевету на меня вслух, я привыкла, что в меня пальцем тычут. А всё – зависть! Завидуют, что я люблю, чтобы было всё красиво, чтобы музыка… Ну поклонники, мужчины… Я ведь не уродина какая-нибудь…

Она отирает сухие глаза платочком. От платочка сильно тянет сладкими духами.

Тётя Магда внимательно рассматривает конверт, потом письмо и начинает неуверенно читать вслух, то и дело откашливаясь, от волнения, наверное. Дочитав до конца, она обводит нас всех глазами, губы её кривятся, видно, что она еле сдерживает улыбку.

– Какое странное письмо! Какое суровое! Человека можно обвинять только в случае, если… Налицо должны быть факты… – уклончиво мямлит тётя.

Она, конечно, обо всём догадалась, но зачем притворяться, делать вид, что она на стороне Валькиной мамаши? Роза Марковна перехватывает инициативу:

– Вот именно! Как вы думаете, кто мог написать такую глупость? Неужели ваши племянницы с подружками? Никогда не поверю. Они слишком хорошо воспитаны! – Роза Марковна цепкой рукой ласкает мою сестрицу. Если на нас сейчас посмотреть, то на виновников происшествия мы совсем не похожи. У нас такие бестолковые, глупые-преглупые лица. Тётя Магда ещё раз читает фразу о строгости и жестокости, смотрит выразительно на нас с сестрой и задумчиво произносит:

– Нет, до таких вещей дети додуматься не могли бы, тут наверняка замешаны взрослые… – размышляет вслух тётя.

Роза Марковна, снова её перебивая, начинает сюсюкать:

– Доча, ну разве я тебя бью? Бывает, что наказываю, но для твоей же пользы. Я хочу, чтобы ты училась, образованная была. И мамочке своей помогала бы. Я говорю ей: «Доча, ну что я вижу в жизни? Что хорошего на вокзале газировкой торговать? Всякий обидеть может. И разве это деньги? Вот выучишься, станешь начальницей, а что? Жизнь настоящую увидишь. Люди для того и учатся. Чтоб никто тебе глотку не смел… Вот на этой почве у нас и бывает. Правда, доча? Ну разве я тебя мучаю и это… экс-пло-тирую? Скажи, я тебя когда пальцем тронула? Просто у меня голос громкий. Надо же такое враньё написать!