Читаем Это застряло в памяти полностью

Это застряло в памяти

На следующий день была суббота, короткий рабочий день. Лёля рано пришла с занятий и засела за домашнее чтение. Муж возился с машиной в гараже. Дина Михайловна разучивала пьесу на пианино, но быстро устала музицировать и включила телевизор. Пользуясь отсутствием Доры Михайловны, Лёля позвонила родителям, доложила маме, что у неё всё хорошо, у родителей как будто тоже было всё по-старому.

Тётя Паня дождалась, когда придёт с работы Дора Михайловна, и собралась домой. Дора Михайловна разделась и не прошла, а ворвалась в кухню и тут же с криком накинулась на домработницу:

– Кто тебе, Панька, разрешил заводить в моём доме свои порядки?! Что за самоуправство?!

– Какие порядки? – оробела Панька.

– Я не желаю пользоваться этим креслом, которое сварганил твой сынок! Я запретила им пользоваться! Оно опасно для жизни мамочки! Она может с него упасть! Она должна ходить ногами, это гимнастика для кишечника, иначе у неё не будет работать перистальтика! – кричала Дора Михайловна. – Вы все ей смерти желаете, знаю! Ещё раз, Панька, нарушишь мой запрет – вылетишь отсюда! Ясно тебе, дурёха?!

– Вылечу и не заплачу! – вскипела тётя Паня.

Хлопнула дверь. Звякнули шведские кастрюли на полке в кухне. Панька удалилась с музыкой. Из своей комнаты вышла Дина Михайловна:

– Ты что, очумела? Панька кресло не трогала! Пока ты просиживала задницу в театре, маменькой занимались мы с твоей невесткой! И не делай вид, что ты заранее этого не вычислила. Хамка! А если Панька больше не придёт?! – кричала Дина Михайловна.

– Придёт, куда она денется! Она слишком любит нашу мамочку, а мои денежки ещё больше! – кричала в ответ Дора Михайловна.

– Ну ты циник! Скряга, вся в нашу маменьку!

– А ты кто?! – взвизгнула Дора Михайловна.

– Я музыкантша! Аккомпаниатор!

– Тапёрша ты, вот ты кто! Тапёрша! Барабанишь по клавишам, а не аккомпанируешь!

– А ты типичная псевдоучёная! Твоя вечная научная тема покрытия дорог, тридцать лет её жуёшь, а мы ходим и ездим по колдобинам! Видали такую учёную, ха-ха!

– Дура! Мамочка, ты слышишь, как Динка меня оскорбляет?! Она нас с тобой ненавидит! – со слезами в голосе крикнула Дора Михайловна в открытую дверь столовой.

– Пьяно, пьяно, не ори, ты не на одесском привозе! Мы не одни, нас слышат! Молоденькая супруга твоего сына сейчас дома, âpre, âpre[2], после поговорим!

– Мне плевать, пусть слышит! – в запальчивости выкрикнула старшая сестрица.

– Фу, какой моветон, – со смешком ответила младшая. Хлопнула дверь в её комнату, она удалилась.

Дора Михайловна с яростью шваркнула дверью в столовую, выплеснув всю свою злую энергию. Снова звякнули на полке шведские кастрюли. Часы в столовой пробили восемь. Лёля решила не выходить в кухню. Хотелось есть, но у неё была в сумке бутылка лимонада и пончик с вареньем из институтского буфета.

Около полуночи из гаража явился муж, они с Лёлей сели пить чай в кухне. Он был хмурый, спросил, что тут произошло. Из гаража видел, как тётя Паня ковыляла, расстроенная, к себе домой. Лёля вкратце рассказала.

– Стерва моя мамаша, она дождётся, все от неё рванут. За Паньку надо держаться, бабка к ней привязана, и Панька её, похоже, любит. С молодых лет, не хухры-мухры. Панька деньги мамашины любит! Чепуха. Что Панька, что её сынок Колька, они оба блаженные! Колька возится с моей «Антилопой», безнадёжной рухлядью, устраивает мне продажу, перепродажу, и всё бесплатно, по дружбе! И Панька стала бы бесплатно за бабкой ухаживать, уверен. Она такая! Блаженненькая, хе-хе, – ухмыльнулся Боб.

– Она на Дору Михайловну обиделась, – сказала Лёля. – Твоя тётя её защищала.

– Эти две чувихи, мамаша и Динка, с детства дрались, жили как кошка с собакой, – продолжал он. – А бабка, их любимая мамочка, подогревала этот раздор. Устраивала соревнование. Чтобы они увивались вокруг неё, угождали, лизали ей пятки. Наперегонки, хе-хе. Бабка тоже фрукт, я тебе скажу. Сестрички всю жизнь собачатся, а им уже за пятьдесят. В чью пользу закончился бой?

– Дора Михайловна удалилась в слезах.

– Значит, один ноль в пользу Динки. Она чаще выигрывает, у неё есть юмор. У мамаши юмор на нуле. Но она, подлая, знает Динкины больные места, бьёт по ним. Ты, Лелёк, не обращай внимания. Юмори, поплёвывай. Положи на всё, так легче жить. Я, например, духарюсь, когда они при мне скандалят. Две пухлые козявочки, копии друг друга, борются за превосходство. Только мамаша волосы красит в рыжий цвет, и глаза, как у бабки, жёлто-зелёные, змеиные. А Динка красится в блондинку, и глаза серые, как у деда. Обе дуры. Мамашу интересует только международное положение и перистальтика. Театр, консерватория для форса. Динку – молодые мужички и шмотки. Тебе совет: живи легко, поплёвывай, хе-хе, духарись! – Боб любил это слово.

Подобные уроки давались Лёле трудно. Она была иначе воспитана.