Это застряло в памяти

Но «сладкие» и не думают соединяться в трио. У Була, между прочим, что-то вроде свадебного путешествия, и совсем не с мистером Хоупером. А Том, как представитель фирмы и господин, подверженный привычке уединиться с бутылкой виски, чтобы никого не видеть и не слышать, тоже не хотел бы изменить свой образ жизни ни на минуту, ни на час, ни на две ночи – в каком бы полушарии он ни оказался, даже если это страна победившего социализма. Похоже, брюнетка ничего не смыслит в англичанах, да и в американцах тоже. А между тем медицинские сестрички и не думают скоренько освобождать холл с одним ключом на троих, а неподвижно стоят у стола администраторши и выразительно друг с другом переглядываются. Этот номер не пройдёт, я точно знаю. С советскими «золотыми и сладкими» – пожалуйста. Но с иностранными – ни-ко-гда. У них, уж если заплачено по первому классу, извольте по первому классу и принять, разместить, обслужить, накормить. Они – не мы. Наши бы даже большое спасибо сказали, что их пустили в гостиницу, на дверях которой висит табличка «Закрыта на спецобслуживание». Меня трясёт, завелась, говорю тётке тихим, яростным шёпотом:

– Товарищ администратор, вы были извещены, о том, что прибывающей группе положено размещение и обслуживание по первому классу… Так в чём дело?!

– Девушка, как вы ведёте? У вас даже лицо дёргается, посмотрите на себя в зеркало. Это вам не идёт. Я буду разговаривать с руководителем группы. Кто руководитель? Этот? Дорогой мой, золотой, нет номеров, понимаете? – она орёт, всё заметнее раздражаясь.

Тем временем все мои туристы, которых она услала селиться в двойных номерах, возвращаются обратно, все как один. Симпсоны, Янги, Дугласы, Тейлоры, Рустеры, Милдред и Элис, не сговариваясь, кладут ключи на стойку. Ясно, номера без удобств, откровенный туркласс. Никто не скандалит, просто не желают селиться в плохие номера. Устроились на стульях, в креслах, на своих вещичках и ни с места. Джон сидит на полу в позе лотоса, как хипарь, и закуривает прямо под табличкой, запрещающей курить в холле отеля. Я пытаюсь возражать, возмущаться, но администраторша непреклонно гнёт свою линию:

– Разве нельзя пожить три дня без туалета? Как с вами трудно! Наши идут навстречу, а с иностранцами… Они весь день будут на пляже, на море же приехали. Туалеты на пляже есть, и помыться в море можно, там и душевые, а полотенца мы предоставляем… Пусть спасибо скажут, что вообще есть номера. Девушка, объясните им!

Что я должна им объяснять? Наши поймут, они привыкшие. У меня был случай, когда для группы в тридцать два человека начисто забыли забронировать места в гостинице и пришлось выселять наших. Туристы смотрят на меня, а я испепеляю взглядом администраторшу. Ещё не хватает зареветь при всех! Тогда выступает Том и в свойственной англичанам мягкой манере произносит твёрдую речь:

– Дорогая леди, – он говорит, а я перевожу, подражая его интонации, – мои клиенты пошли на весьма крупные расходы, желая путешествовать в комфорте, и они вправе требовать сервис, соответствующий уплаченной сумме по всему пути следования, независимо от того, Ялта это или Афины…

– Скажите вон тому, чтобы не курил, у меня больное сердце, переведите, – хамит толстая брюнетка-администраторша.

Я говорю, что не переведу. Том отходит к Джону и закуривает. Объявляет войну. Администраторша, сверкнув глазами, набрасывается на меня:

– Вы, девушка, провели бы работу, ведут, как не в нашей стране, ей-богу. Наши люди никогда так не ведут… – и на нервной почве уплетает абрикосы, захованные где-то внизу, в ящике стойки.

К администраторше приближается Милдред. Она встаёт перед этой мегерой, уперев руки в бока так, чтобы бриллианты на её пухлых пальцах ослепили эту змею, и говорит на ломаном русском:

– Миляя, дурно, дурно. Мой дедюшка имел отел… Мой бабушка Одесса, о-о-очен богат… – и больше ничего не может к этому добавить.

Змея смотрит на неё презрительно и роняет устало-капризным тоном:

– Это там у себя вы богатые, а у нас тут все равны. Не хотите селиться, как все, спите на улице, пока милиция не заберёт.

И тут в холл с улицы заваливается огромный восточный дядька в кепи-аэродроме, типичный комедийный персонаж. Он шумно раскрывает администраторше объятия, и она выплывает ему навстречу из-за своей загородки.

– Диана Лвовна, сколка лет, сколка зим! Дэвица-карасавица, двойной, с ванной, у меня многа вещей, есть и дыля тебя! – и подмигивает ей, негодяй!

И она раз-раз и суёт ему ключи, а за спиной огромного дядьки молодые кудрявые брюнеты несут в его номер ящики, ящики, ящики с абрикосами, грушами, дынями, помидорами… Лихо нас обошли, показывает мне знаками Том. Джон улыбается и потирает руки – понятно, что это означает. Люди вопросительно смотрят на меня, и тут я взрываюсь:

– Диана Львовна, у вас есть номера, только вы их зажимаете для своих! Знаете, чем это пахнет? Я буду жаловаться, немедленно дайте мне телефон вашего начальника! Сейчас же звоню в Москву, дежурному по Интуристу! – меня трясёт, довела, стерва.